Бермудский Треугольник (СИ)

На обратном пути, расставшись с Ольгой и её дочерью, отец и сын долгое время шли молча. Что думал ребёнок, можно было лишь предполагать. Его отец думал о Боге. В случай он не верил, в бога, про которого он читал в Библии — тоже. Оставалось Нечто. Нечто, что двигает этими миллиардами фигурок на бесконечной шахматной доске, иногда играя с ними в поддавки, но чаще — безжалостно рубя ферзями, топча слонами, утюжа ладьями и добивая пешками. Поразмышляв на эту тему, он решительно отверг несостоятельную гипотезу и, за отсутствием вменяемого Бога мысленно обратился с благодарностью к членам Политбюро, которые в этот солнечный день казались добрыми, но постаревшими обитателями Олимпа, ласково окормляющими свою всё более и более неуправляемую паству. Конечно, теория вероятностей, которую он ещё недавно штудировал, допускала подобное нереальное стечение обстоятельств, но если бы патриархи Кремля не поддерживали бы томную негу, охватившую их расслабленных подданных, то и о любви можно было говорить лишь в сослагательном наклонении.

Уставший за день мальчишка наконец не выдержал.

— Папа, а мне говорить об этом маме?

— О чём?

— Ну, об этом…

— Почему бы нет. Случайно встретили жену моего старого приятеля.

— Ты маму так за руку никогда не держал.

— Так она жена. Что её попусту за руку держать!

— А Борис Борисович держал…

— Этот «Спартак» из театра?

— Ну, да… Только ты об этом маме не говори!

Герман, начинавший догадываться о содержании тёмных закоулков своей семейной жизни, лишь тяжело вздохнул. «Ладно, не буду… Пускай ему, — держит».

С этого дня они оба стали без опаски встречаться с Ольгой, а иногда, когда даже соседи не могли присмотреть за ребёнком, отец, по согласованию с женой, отводил сына в её детский сад, где под бдительным присмотром их сын играл с детьми из старшей группы. Растроганная вниманием к своему сыну, Татьяна купила в подарок доброй воспитательнице модную блузку из «жёваной марлёвки». «Подаришь как-нибудь ей к восьмому марта или на день рождения» — напутствовала супруга, передавая ему плоскую коробку с женской одеждой. «Носила бы сама, что семейные деньги переводить», — притворно ворчал супруг, предвкушая счастливые минуты вручения подарка.

Загул и расплата

Сдачу последнего экзамена отмечали всем курсом. Ресторан в гостинице «Космос» гудел от десятков лужёных глоток будущих разведчиков. В этот день респектабельные завсегдатаи заведения, разного рода цеховики, кидалы, цыганские бароны, а также авторитеты набирающих силу инородных диаспор, взревев моторами чёрных «Волг», словно тараканы от потравы, спешили покинуть оккупированную территорию. Стуча каменьями перстней и нервно перебирая чётки в полутьме салонов своих машин, они ещё долго строили догадки, кто эти наглые молодые люди, потеснившие их с привычных мест обитания. Офицерам же было не до мрази. Они гуляли основательно. Вскоре, наслышанные о небывалом скоплении крепкой мужской плоти в одном зале, со всех потаённых мест гостиницы «на огонёк» потянулись проститутки, но их услуги так и остались невостребованными. Будучи осведомлёнными в их сотрудничестве с органами КГБ, подвыпившие первокурсники решительно рвали силки, расставляемые профессионалками своего дела.

К ночи партнабор, в отличие от кадровых чекистов, отмеченный несомненными талантами, зашёлся в творческом экстазе. Посланцы партийной и советской номенклатуры, буквально измываясь над оркестром, заказывая то «Комаринскую», то украинский «Гопак», а то искромётную «Лезгинку». Их ноги, вставленные в номенклатурные тела, без устали месили танцевальную площадку. Изойдя потом, посланцы партийной элиты, стали исходить стихами. Лишённые лирических начал, самодеятельные поэты закручивали институтскую злободневность в невнятные рифмы, достойные украсить стены довоенных комитетов бедноты где-нибудь под Тамбовом.

В службе государевой,В сфере безопасности

Не бывало дня,Чтоб не было опасностей

Проникновенно декламировал бывший секретарь горкома КПСС. Сорвав овации, он тут же схватил салфетку и, лизнув «Паркер», принялся карябать на ней очередную нетленку. Воспользовавшись паузой над бранным полем советского общепита взвился звонкий голос комсомольского вожака из Полтавы. Поскотин, не предполагавший у бывших партийных и комсомольских работников наличия трепетных чувства, не без удовольствия слушал солиста, который, поддержанный мужским хором, выводил украинскую песню «Дивлюсь я на небо та й думку гадаю: Чому я не сокл, чому не лтаю…» Разомлевший Герман с удовольствием впрягал свой голос в могучий рёв своих товарищей, ощущая непередаваемую радость собственного бытия.

Возвращаясь в метро домой, Поскотин, изредка возвышая голос над перестуком вагонных колёс, замешивал непослушными губами врезавшиеся в его память слова из песни: «Чому мен, Боже, ти крилець не дав? Я б землю покинув в небо злтав». Но ни взлететь в небо, тем более вернуться домой ему не было суждено. За две остановки до своей, он уснул.