Бернард Шоу

В «Первой пьесе Фанни» Шоу высмеял рецензентов, неизменно отказывавших его пьесам в праве таковыми именоваться. Впрочем, единодушие критики, верно, даже льстило ему. Вручая пьесу Лилле Маккарти, он сказал: «Я ее не подписал» — и стал упрашивать ее «сделать все, чтобы люди подумали, будто автор пьесы — Барри… Вы можете со спокойной совестью утверждать, что имя автора начинается на букву «Б». Это была халтура, которая при всем том побила все рекорды шовианских постановок, пройдя подряд более шестисот раз. Денег это, впрочем, принесло не так уж много, а своим долголетием спектакль был обязан сравнительно низко оплачиваемой труппе и маленькому дешевому помещению.

Шоу не любил, когда ему говорили, что эта пьеса ниже его дарования. Отвечая в первый раз на поток моих вопросов, один из которых намекал на то, что «Первая пьеса Фанни» — произведение не лучшего вкуса, он писал: «Если Вы не можете набраться терпения и со временем ощутить вес каждой моей работы, то знайте меру хотя бы в Ваших вопросах. Как это могу я, растираемый жерновами неотложных дел, держать перед Вами ответ за всю свою жизнь? От Вас, как от шгела-регистратора

[132], прямо никуда не укроешься. Короче. В моих сочинениях Вы найдете вдоволь разговоров о суде и законе. По-моему, у меня за душой на этот счет ничего не осталось. Жаль, я не посвятил юриспруденции свою жизнь, я всегда питал к ней слабость. Но что теперь горевать? Я сказал свое слово об общечеловеческой стороне закона.

Халтура никогда не была для меня пустой тратой времени. Как же совсем без халтуры? Но и в халтуре моей попадается кое-что нехалтурное.

Не грех, конечно, прослыть «чистым золотом». Но я должен принимать свою работу такой, какая она есть. То же и другим советую. Торного пути к шовианству нет. Моя супруга собрала книгу «избранных отрывков», но это безнадежное дело. Та неразбериха пьес, предисловий, трактатов и статей, из коих приходится извлекать мою философию, представляет собой отнюдь не одну только форму, навязанную мне обстоятельствами: лишь облеченная в эту самую форму, моя философия способна быть должным образом усвоена. Я не способен сам себя расчистить. Да я бы и не мог, предприняв это, сохранить необходимую питательность и аромат, без которых меня не переваришь».

Вскоре Шоу оправдался за все свои «дискуссии», халтуру и pieces d’occasion

[133], создав шедевр — «Андрокл и лев». Пьеса была поставлена Грэнвилл-Баркером в театре «Сен-Джеймс». Премьера состоялась 1 сентября 1913 года.

Макс Бирбом полагал, что «Питер Пэн» Барри — это игрушечный уродец, никак не отвечающий своему назначению и навязанный малышам взрослыми. Соглашаясь с Бирбомом, Шоу признавался: «Андрокла и льва» я написал во многом потому, что хотел показать Барри, как надо писать для детей». Дети, без сомнения, пришли бы от «Андрокла и льва» в восторг, только вот взрослые, и не пытавшиеся разобраться в христианстве, сочли пьесу Шоу кощунственной и, вместо того чтобы гнать своих детей в театр, строго-настрого запретили им туда показываться.

Знакомство со множеством драм-дискуссий Шоу привело меня к заключению, что он сочинял диалог, не заботясь о том, кто будет произносить реплики, и потом уже раздавал их персонажам. Когда я спросил Шоу об этой своей догадке, он ответил: «Это, конечно, не так. Диалог и персонажи связаны у меня нерасторжимыми узами, одно невозможно без другого. Сначала я пишу диалог, оставляя сценические трюки на время последующих доделок. Потом обнаруживается, что подсознательно я все время, пока писал, видел перед собою сцену».

К «Андроклу» вышеупомянутое заключение, во всяком случае, не подходит. Персонажи здесь — религиозные типы; дифференцированы и воплощены они более ярко и жизненно, чем в любой другой пьесе Шоу. Император тоже получился замечательно, поскольку это тип рефлектирующий. Лучшие персонажи Шоу, как мне уже приходилось говорить, так или иначе связаны с обостренным религиозным чувством. Другие его персонажи сильны в самоанализе: они говорят и думают то, чего от них ждут, прекрасно сознавая при этом, что сказанное ими смешно, мудро, глупо или отличается чем-нибудь еще. Только вот чей это самоанализ — Шоу или его героев?.. В общем, кроме людей религиозных Шоу до конца удавались только люди с кристально ясным сознанием — рафинированные, цивилизованные острословы, умницы и мастера по части самообладания. Все эти шовианские аристократы — Император из «Андрок-ла», генерал Бэргойн из «Ученика дьявола», Карл Второй из «Святой Иоанны» — являются плодами ума самого Шоу. А религиозные персонажи — в такой же мере плод его души.

Впервые я увидел Шоу на репетиции «Андрокла и льва». Я пришел на сцену в 1911 году и, проработав около года у Три в Театре Его Величества, получил ангажемент у Грэнвилл-Баркера. Я был назначен на роль Метелла — кажется, единственного из персонажей Шоу, о котором его создатель мог смело сказать, что тот «не склонен много говорить». Баркер натаскивал нас весь август. Шоу свалился как снег на голову, когда мы все, в костюмах и в гриме, стояли за кулисами в ожидании