Бернард Шоу

На эту пьесу его толкнуло восхищение Чеховым. «Дом, где разбиваются сердца» был его любимой вещью, а капитана Шотовэра он звал новоявленным королем Лиром. На вопрос о главной идее произведения он ответил: «А мне откуда знать? Я ведь только автор».

В конце концов «Дом» был поставлен осенью 1921 года в Придворном театре. Режиссером был Джон Б. Фэйган. На премьере случилась накладка с электричеством, и последняя перемена декорации заняла вместо четырех — двадцать пять минут. Эта задержка — в конце очень длинной и утомительной пьесы — была равнозначна катастрофе. 19 октября Арнольд Беннет записывал: «Вчера вечером меня потащили на «Дом, где разбиваются сердца» Шоу. 3 часа 50 минут зеленой скуки. К счастью, мне дважды удавалось заснуть». Пьеса принесла за неделю доход в пятьсот фунтов, и обескураженный Фэйган подменил Шоу Гольдсмитом — «Унижение паче гордости» [165]. Гольдсмит не принес вообще ничего, и антрепризу прикрыли.

«Дом» шел еще в Бирмингеме, в постановке Барри Джексона. Шоу приехал на один из утренних спектаклей. «Он был доволен, — докладывал мне впоследствии сэр Барри. — Я это подметил и, провожая его, уже на вокзале спросил, не даст ли он нам повозиться с «Мафусаилом», которого пока поставили только в нью-йоркском «Гилде». «А у вас семья обеспечена?» — спрашивает. Я заверил его, что беспокоиться не о чем. Тогда он скомандовал: «Валяйте!». Мы приступили к делу. Он попал на последние репетиции, хотя очень страдал от ушибов, полученных в Ирландии».

История «ирландских ушибов» такова. В Паркнезилла (графство Керри) Шоу писал «Святую Иоанну». Однажды, лазая по горам, он поскользнулся и повалился прямо на спину. Через плечо у него висел фотоаппарат, и он так глубоко впился в тело, что миссис Шоу потом говорила, будто в образовавшуюся дыру можно было опускать письма, как в почтовый ящик. Ирландские эскулапы не справились с треснувшими ребрами. В Бирмингем он прибыл калекой, но местный хирург поставил его на ноги, после семидесятидвухминутного сеанса французской борьбы, из которого хирург вышел пусть бездыханным, но победителем.

«Назад, к Мафусаилу» репетировали почти два месяца. Шоу прибыл в Бирмингем за неделю до спектакля и зачастил в соседнее с Репертуарным театром кино, с экрана которого чаплиновский «малыш» Джеки Куган, должно быть, как следует веселил его после Старцев из «Мафусаила».

Пять пьес, составляющих «Назад, к Мафусаилу», давались с 9 по 12 октября 1923 года. Когда занавес упал в последний раз, наступившую тишину разорвали аплодисменты, с каждой минутой нараставшие. Критик «Таймс» писал: «Мистера Шоу, вышедшего к публике, встретили не обычные приветствия. Это не были случайные одобрительные возгласы с галерки. Это был короткий, неожиданный и невольный взрыв долго сдерживаемых чувств. До сих пор мы не слышали ничего подобного в театре».

Шоу редко выходил на вызовы, но на этот раз он отважно держа л речь:

«Я — автор и знаю свое место. Место автора не на сцене. Сценой владеют артисты. Они дают жизнь созданиям автора. Так и только так живут пьесы. Моя пьеса на бумаге едва-едва дышала, но вот ее взяли у меня, оживили, и мне выпала честь видеть, как она действительно живет.

Можно мне задать вам один вопрос: скажите, пожалуйста, неужели в этом зале собрались не только мои любезные друзья, но и сами бирмингемцы? Это просто невероятно! Четыре дня подряд я наслаждался пятью отличными спектаклями. И самое невероятное то, что это произошло в Бирмингеме. На моей памяти такая драма и такой театр могли родиться в любом городе мира — только не в Бирмингеме.

Вот я и обращаюсь к вам: кто вы — паломники, иностранцы? Есть среди вас хоть один истинный бирмингемец?

Я буквально потрясен — спектакль, который, быть может, увенчает и завершит мою жизнь на театре, создан в Бирмингеме! Мистера Барри Джексона, я думаю, подменили. А может статься, Бирмингем переживает сейчас вторую жизнь — вроде той, что описана в моей пьесе?

Первая пара людей, которой уготовано прожить на свете триста лет, даже и не подозревает о своей участи. И друзья этих людей тоже ни о чем не подозревают. Сегодня я удивлен не меньше них. Бирмингем был последним в мире городом, из которого мог бы получиться первоклассный театральный центр. И вот здесь поставлен яркий, сильный, ни с чем не сравнимый спектакль. Им бы не свершить такого подвига — если бы не вы, зрители!»

Занавес еще раз упал, и труппа, собравшаяся на сцене, с изумлением взирала на шестидесятисемилетнего драматурга, еще вчера распростертого на ложе болезни, а сегодня лихо выделывающего pas seul [166].