Берсерк

Конунг плюхнулся обратно на скамью, а Хакон захлопал глазами. Страх лишил его былой сообразительности. Мне не хотелось притрагиваться к врагу, но я помнил слова отца и знал свою: выгоду. Теперь у меня был хирд и этот хирд требовал многого, в том числе и дружбы с ярлом. Поэтому я подошел к нему, дружески похлопал по плечу и тихо прошептал:

— Отныне ты мой должник. Помни!

Он все понял. Кивнул, засиял улыбкой и сдавил мою ладонь потными пальцами:

— Ты умеешь искать пути…

— Пришлось научиться…

— Похоже, все разрешилось! — забыв о тинге, радостно заявил Синезубый. Самый опасный для него и его приспешника человек не понес сор из избы! Правда, еще предстояло решить его судьбу. Того, кто много знает нужно или купить, или убить, а второе обходится меньшими затратами…

В нерешительности переводя глаза с меня на довольного Хакона, Синезубый встал:

— Я и мои люди убедились в твоей невиновности, Хакон-ярл. Золотой заслужил смерти, но ты осудил его без тинга, поэтому заплатишь мне небольшую виру. А к середине лета я соберу войско со всей страны, и мы пойдем в давно задуманный поход. Но теперь мы не отправимся в дальние земли. Перед нами Норвежская держава, и ты, ярл, по праву должен править ею от моего имени!

С тинга все расходились довольные. Хакона хлопали по плечам и возглашали героем, он в притворном смущении опускал глаза, а я отправился к своей избе. Мне было тошно глядеть на улыбающиеся лица предателей. Но я не успел войти в дом. Хакон перехватил меня на пороге. Как он вырвался от своих обожателей, как нагн меня?!

— Ты поступил мудро, сын Орма, — сказал он. Я не забываю добра.

— Не корми меня сказками! — засмеялся я. Уж ко кому рассказывать о верности, но не ярлу Хакону!

— Ты узнал правду от Тюрка? — спросил он. — Ты дал ему волю?

Если б к уму Хакона добавить верное сердце и черную душу — норвежцу цены бы не было!

— Да, — ответил я. Хакон скривился:

— Пакостный грек! Я щедро платил ему за молчание.

— Должно быть, я оказался щедрее…

И тогда ярл засмеялся. Весело, звонко, как ребенок. Раньше я никогда не слышал его смеха — он заменял мех странными квохчущими звуками, но теперь он смейся от души!

— Ты нравишься мне, сын Волка, — с улыбкой сказал он. — Ты будешь моим другом.

— Не стоит, ярл, — ответил я. — Дружба с тобой так быстро ведет к небесным палатам Одина, что кажется мне слишком короткой дорогой.

Он залился еще пуще. И неожиданно для самого себя я тоже улыбнулся. Мы стояли друг напротив друга и хохотали. Лишь теперь я понял, как мы похожи. Я винил Хакона во лжи, а сам лгал своим людям так долго, что забыл правду; я перешагнул через смерть отца, а Хакон — через лучшего друга. И главное — мы оба уже никому не верили…

Из избы высунулся Трор.

— Какого?.. — начал он и осекся: — Хаки? — А потом перевел глаза на ярла и изумился еще больше: — Хакон?!

— Да, — я легонько подтолкнул норвежца вперед и похлопал Трора по плечу, — чего дивишься? Дорогой гость зашел подбодрить нас перед трудным походом. Отныне он мой брат и друг. Не так ли, ярл? — И покосился на Хакона. Едва сдерживая смех, он откликнулся:

— О-о-о да, брат и друг. До самой смерти…

В поход на Норвегию у конунга данов собралось огромное войско. Корабли усеивали прибрежные воды, словно чайки склоны скал. Здесь был Харальд Гренландец со своими людьми, Скофти, сын Скаги, Драме Хромой и Уве с Альдраном — сыновья знаменитого на все северные страны корабела и кормщика Бьерна. Кормщик был родом из Норвегии, но прошлым летом, когда мы сожгли словенское печище и Орм советовал мне избавиться от девчонки-рабыни, Бьерн поссорился с Серой Шкурой и ушел в Гардарику, которую многие называли русью. Уже год он жил в Новом Городе возле Мойского Озера[57]

и, по слухам, стал искуснее в своем ремесле Синезубый звал его в поход, но кормщик отказался. Явились только его сыновья.

Мы вышли в море, когда стих северный ветер. Первыми двинулись корабли Синезубого, за ними ярла Ха-кона. Рядом с норвежцем держался Скофти, а меж его драккарами и насадами Уве и Альдрана легко мчалась по волнам наша «Акула». Иногда мы вырывались вперед, и тогда я видел нос «Красного Ворона», — передового корабля Хакона.

Трор был недоволен.

— Белоголовый выбрал бы местечко поближе к конунгу данов, — ворчал он. — Он не согласился бы идти в стороне.

— А я согласился, — беззлобно огрызался я. Доказать Черному, что в дружбе с конунгом сторона — самое лучшее место, было невозможно.

На второй день пути нас застиг туман. Ночью он тянулся над самой водой, и по свету факелов мы легко находили соседние корабли, но поутру факелы затушили, и все скрыла густая белая пелена. Кормщики окликали друг друга, кто-то трубил в рог, кто-то стучал по щитам, и я приказал остановиться.

— Мы, как трусы, окажемся позади всех! — досадовал Трор, и на сей раз я не стерпел:

— Хочешь очутиться на дне с пробитым бортом?! Или не понимаешь, что в тумане мы можем наскочить на соседний драккар и тогда уже вовсе не дождемся битвы?! Не скули, как побитый щенок, а умей ждать!