Бесчестье

Бев наполняет для него большую старомодную чугунную ванну. Он погружается в воду, вытягивается во всю свою белокожую длину и пытается расслабиться. Однако, когда приходит время вылезать из ванны, он оскальзывается и чуть не падает: слаб, как ребенок, да еще и голова кружится. Приходится звать Билла Шоу и, ежась от унижения, принимать помощь, без которой он не смог бы ни выбраться из ванны, ни вытереться, ни влезть в одолженную ему пижаму. Чуть позже он слышит приглушенные голоса Бев и Билла и понимает, что разговор идет о нем.

В больнице его снабдили стеклянным тюбиком с болеутоляющим, пакетом перевязочного материала и приспособлением из алюминия, этакой подпоркой для головы. Бев Шоу постелила ему на пахнущем кошками диване; засыпает он с удивительной быстротой. Среди ночи он просыпается с совершенно ясной головой. Ему явилось видение: Люси звала его, эхо произнесенных ею слов – «Сюда, сюда, спаси меня!» – все еще отдается в ушах. В видении она – с протянутыми к нему руками и зачесанными назад мокрыми волосами – стояла в поле белого света.

Он вскакивает, напарывается на стул, тот падает. Вспыхивает свет, перед ним – Бев Шоу в ночной сорочке. «Я должен поговорить с Люси», – с трудом произносит он. Во рту пересохло, язык распух.

Дверь, ведущая в комнату Люси, открывается. Она совсем не такая, как в видении. Лицо припухло со сна, она подтягивает пояс халата, явно с чужого плеча.

– Прости, мне приснился сон, – говорит он. Слово «видение» становится вдруг слишком архаичным, слишком фальшивым. – Как будто ты меня позвала.

Люси качает головой.

– Я не звала. Ложись.

Она права, конечно. Три часа утра. Но он поневоле замечает, что второй раз на дню дочь говорит с ним, как с ребенком – ребенком или стариком.

Он пытается заснуть, но не может. Скорее всего, дело в таблетках, решает он: не видение, даже не сон, а так, химическая галлюцинация. И все же женщина в поле света по-прежнему стоит перед его глазами. «Спаси меня!» – кричит дочь, слова ее ясны, звучны, настоятельны. Быть может, душа Люси и вправду приходила к нему, покинув ее тело? Могут ли люди, не верящие в существование душ, все-таки обладать ими, и могут ли души их вести свою, независимую жизнь?

До восхода еще несколько часов. Запястье ноет, глаза жжет, кожа на голове воспалена, болезненно чувствительна. Он тихо включает настольную лампу, встает. Завернувшись в одеяло, толкает дверь Люси и входит. Рядом с кроватью стоит кресло, он садится. Чувства говорят ему, что Люси не спит.

Что он тут делает? Охраняет свою девочку, оберегает ее от беды, отгоняет злых духов. Спустя какое-то время он ощущает, как она расслабляется. Нежный пузырек лопается на ее губах, она еле слышно похрапывает.

Утро. Бев Шоу подает ему завтрак, состоящий из кукурузных хлопьев и чая, и скрывается в комнате Люси.

– Как она? – спрашивает он, когда Бев возвращается.

В ответ Бев лишь слегка качает головой. Не ваше это дело, видно, хочет сказать она. Менструации, роды, изнасилование и то, что за ним, все, замешенное на крови, суть бремя женщины, ее сокровенная тайна.

Уже не в первый раз он задается вопросом: не счастливее ли были бы женщины, живи они в женских общинах и принимая мужчин только по собственному выбору? Возможно, он ошибается, считая Люси лесбиянкой. Возможно, она просто предпочитает общество женщин. А возможно, в этом и состоит определение лесбиянки: женщина, которой не требуются мужчины.

Неудивительно, что они – Люси и Хелен – относятся к изнасилованию с таким ярым отвращением. Изнасилование, бог хаоса и смешения, осквернитель уединения. Изнасилование же лесбиянки хуже изнасилования девственницы – удар получается куда более чувствительным. Знали ли они, эти трое, с кем имеют дело? Ходили ль уже вокруг разговоры?

В девять, после того как Билл Шоу уходит на работу, он стучится в дверь Люси. Дочь лежит, повернувшись лицом к стене. Он садится с ней рядом, прикасается к ее щеке. Щека мокра от слез.

– Нелегко говорить о таких вещах, – произносит он, – но повидалась ли ты с врачом?

Люси садится, сморкается.

– Я была вчера вечером у терапевта.

– И он позаботился обо всех возможных последствиях?

– Она, – говорит Люси, – она, а не он. Нет, – в ее голосе вдруг проступает гнев, – да и как бы ей это удалось? Как может врач позаботиться обо всех последствиях? Ты все-таки думай, что говоришь!

Он встает. Если ей угодно злиться, то и он это тоже умеет.

– Прости, что спросил, – говорит он. – Какие у нас планы на сегодня?

– Планы? Вернуться на ферму и навести там порядок.

– А потом?

– А потом жить по-прежнему.

– На ферме?

– Разумеется. На ферме.

– Люси, будь благоразумна. Все изменилось. Мы не можем просто начать с того места, на котором нас остановили.

– Это почему же?

– Потому что это нелепая идея. И потому, что там небезопасно.

– Безопасно там никогда не было. И это не идея, нелепая или умная. Я возвращаюсь туда не ради идеи. Просто возвращаюсь.

Сидя на кровати в чужой ночной рубашке, она бросает ему вызов – шея выпрямлена, глаза блестят. Уже не папина девочка, уже больше нет.

Глава тринадцатая