Беседы и размышления

Если же страдающий, напротив, удерживает то, что рассудок, конечно, не в силах постичь, но чего, напротив, твердо держится вера, – что страдание производит в преизбытке вечную славу, тогда блаженство перевешивает, тогда страдающий не просто переносит страдание, но понимает, что блаженство имеет перевес. Когда рассудком постигают, что страдание помогает обрести нечто, это делает страдание временно выносимым; но вера вопреки рассудку – вера в то, что страдание, которое кажется совершенно злой и ненужной трудностью, производит в преизбытке вечную славу, делает страдание вечно выносимым. Тогда как страдающий редко находит тесноту, в которую он поставлен, выносимой, но беспокоится и страшится того, не станет ли она в следующее мгновение невыносимой: здесь для всякого страдающего открыт доступ к другому роду надежности, нежели та обманчивая надежность, которая основывается на человеческих возможностях, – доступ, состоящий как раз в том, чтобы пожелать поверить, что самое тяжкое страдание производит в безмерном преизбытке вечную славу.

Таким образом, даже когда временное страдание предельно тяжко, все же блаженство перевешивает его. Мы не станем здесь рассуждать о том, каким образом страдание, по слову апостола, производит славу: это не относится к предмету нашей беседы; мы только заметим, что апостол никоим образом не мог иметь в виду, будто, страдая, можно заслужить славу, – ведь будь это так, было бы постижимым то, что страдание производит блаженство, и было бы постижимо блаженство, покуда было бы ясно, что оно заслуженно, но только в этом случае речь шла бы отнюдь не о вечном блаженстве, ведь в вечное блаженство можно только верить, и именно поэтому его никак нельзя заслужить. Однако мы не станем дальше продолжать эти рассуждения, но снова скажем о том, что непреложно: страдание производит в безмерном преизбытке вечную славу, – значит, блаженство перевешивает его.

«Кратковременное легкое страдание наше производит…» Но если страдание кратковременно и легко, тогда совершенно ясно, что блаженство перевешивает его, так что нет нужды говорить об этом больше ни слова, ведь кратковременное легкое страдание, которое при этом производит в преизбытке вечную славу, можно даже и не класть на весы, – да, скорее следует сказать, что оно ничего не весит в сравнении с этим огромным весом вечной славы. С этим, пожалуй, согласится даже самый нетерпеливый страдающий, – одновременно полагая, что это ничего не доказывает и меньше всего относится к его страданию: ведь его страдание, оно отнюдь не кратковременное и легкое, оно, напротив, неописуемо тяжкое и долгое. А раз так, наша беседа в самом деле оказывается в весьма затруднительном положении. И все же нет, и в этом случае тоже определенным образом применимо слово апостола о страдании, которое кратковременно и легко. Я уже пытался в другом месте рассуждать о том, что, пожалуй, всем известно: о том, с каким дерзновением об апостоле Павле поистине можно сказать, что он был до предела искушен почти во всех человеческих страданиях. Здесь я должен быть краток и не знаю ничего более важного из того, что можно сказать об этом, чем то, что Павел не был изнеженным человеком. Нетерпеливый не должен позволять себе обманываться внешностью слов и думать, будто слова апостола – это слова баловня судьбы, который говорит о малой толике недолгих страданий. Это апостольское слово тем самым должно читаться не в таком, прямом, но в обратном порядке: «веруя, я ожидаю в таком безмерном преизбытке вечной славы, для меня вечное блаженство – такое благо, что я по сравнению с ним называю тридцать лет, проведенные во всевозможных страданиях, страданием кратковременным и легким». Смотри, вот каково слово апостола; ведь можно слышать много безвкусных похвал вечному блаженству, которые, прибегая к пышным выражениям и томным описаниям, ломают комедию, стремясь представить его ощутимо. Апостол далек от подобного рода вещей; он понимает, что лучшая похвала вечному блаженству – это то, что оно – такое благо, что, говоря о нем, он называет свои столь немалые страдания кратковременными и легкими.