Беседы и размышления

Место, в котором лилии предоставлено расти, не просто крайне жалко, но еще, очевидно, и таково, что ее за всю жизнь никто никогда, быть может, не увидит, никто не порадуется ей; ее место и окружение – да, я и забыл совсем, что говорю-то о лилии, – столь «отчаянно» жалки, что не просто не будет преувеличением, но даже слишком расплывчатым будет сказать: послушная лилия послушно смиряется со своим местом и растет во всей своей красоте. Мы, люди, или кто-нибудь из нас сказали бы, пожалуй, на месте лилии: «Это тяжко, это невыносимо – ведь если ты лилия и прекрасен как лилия, то быть помещенным в такое место, где ты будешь цвести в окружении столь неблагодарном, насколько только возможно, в окружении, которое словно специально придумано для того, чтобы уничтожить всякое впечатление от твоей красоты, – нет, это невыносимо; здесь Творец противоречит Сам Себе!» Вот как, пожалуй, стал бы говорить человек – или мы, люди, – на месте лилии, увядая там от огорчения. Но лилия думает иначе, она думает примерно так: «Я сама не могу выбирать место и условия, в которых я живу, да и не мое это дело; то, что я стою где стою, – на то воля Божия». Так думает лилия, и то, что она действительно так думает – думает, что такова воля Божия, – видно по ней: ведь она прекрасна – Соломон во всей славе своей не одевался так, как она. О, если бы лилия с лилией состязались в красоте, этой лилии должен был бы достаться приз: в ней на одну ступень больше красоты – ведь быть красивой, если ты лилия, не составляет никакого искусства, но быть красивой в таких условиях – искусство. В окружении, где все препятствует этому, в таком окружении в полной мере быть и оставаться самой собой, смеясь над всей силой окружения, нет, не смеясь, – лилия не делает этого, – но пребывая совершенно беззаботной во всей своей красоте! Ведь лилия, невзирая на окружение, пребывает самой собой, потому что она всецело послушна Богу, и поскольку она всецело послушна Богу, постольку она беззаботна – ведь беззаботным может быть только тот, кто всецело послушен Богу, особенно в таких условиях. И поскольку она – впрочем, обратное тоже верно – в полной мере пребывает самой собой и совершенно беззаботна, постольку она прекрасна. Только при всецелом послушании можно с абсолютной точностью попасть в то «место», где ты должен быть. И когда попадешь точно в это место, понимаешь, что, даже если этим местом оказалась навозная куча, это совершенно не важно. Так и лилия, попадая в место настолько злополучное, насколько только возможно, в место, где в то самое мгновение, когда она должна будет распуститься, ее – и она с последней уверенностью знает об этом – ее непременно сломают и ее расцвет станет ее гибелью, так что кажется, будто она родилась и выросла столь прекрасной лишь для того, чтобы погибнуть, – послушная лилия послушно смиряется с этим, она знает, что такова воля Божия, и она распускается; если бы ты видел ее в это мгновение – по ней ничуть невозможно было догадаться о том, что ее расцвет одновременно станет ее гибелью, столь полно раскрылась она, столь богат и прекрасен был ее цвет, и, цветя столь богато и прекрасно, шла она – ведь это было одно лишь мгновение – шла она совершенно послушно навстречу своей гибели. Человек, или мы, люди, стали бы, пожалуй, на месте лилии отчаиваться от мысли о том, что наш расцвет совпадет с нашей гибелью, и этим своим отчаянием помешали бы самим себе стать тем, чем мы могли бы стать – пусть даже и на одно мгновение. Иначе обстоит дело с лилией; лилия совершенно послушна, и потому эта лилия раскрывала себя во всей своей красоте, осуществляла все свои возможности, не беспокоясь, совершенно не беспокоясь от мысли о том, что она умрет, как только расцветет. О, если бы лилия с лилией состязались в красоте, этой лилии должен был бы достаться приз: она еще более прекрасна оттого, что она столь красива, несмотря на неизбежность гибели в миг ее расцвета. И в самом деле, иметь мужество и веру распускаться во всей своей красоте перед лицом неизбежной гибели: на это способно только всецелое послушание. Человек, как говорится, хочет ускользнуть от неизбежной смерти, ведь он не реализовал свои возможности, – хотя ему и было позволено реализовать их, пусть даже время жизни, отведенное ему, было совсем коротким. «К чему мне это время?» – сказал бы человек, или: «Зачем мне оно?», или: «Чему это может помочь?» – сказал бы он и тем самым не осуществил бы все свои возможности, но заслуживал бы лишь того, чтобы в следующее мгновение сгинуть искалеченным и некрасивым. Только всецелое послушание может с абсолютной точностью попадать в «мгновение», только всецелое послушание может воспользоваться мгновением, абсолютно не заботясь о следующем мгновении.