Беседы об искусстве (сборник)

Но неф, эти чудесные рельефы, эти нежные колонны, эти большие, столь свежие нервюры, разделяющиеся на многочисленные нервюры потоньше…

…Так что каждая прогулка – словно сюрприз, нежданное восхищение. Порой кажется, что красота – осмелюсь ли сказать? – лукавит со мной. Совсем недавно я опять испытал это чувство, в Мелёне.

Я любовался в уголке церкви маленькими скульптурными чудесами, любовно добавленными сюда позже, цветами ренессансного букета. Сегодня утром, торопясь вновь их увидеть, поворачиваю к церкви: они изменились. Еще помня о вчерашнем великолепии, сегодня я разочарован. Мои «шедевры» довольно заурядны! Но нет! Несколько минут внимания, и вот – другие красоты, которые стоят вчерашних. Появляется то, что раньше было скрыто, но эффекты не менее очаровательны. Преимущество круглой скульптуры в сильной выпуклости, создающей мягкие полутона или, скорее, светотень… Тем не менее если бы я привел сюда какого-нибудь друга, пообещав ему чудеса, то, кажется, был бы сперва смущен, стыдясь за свои шедевры; но вскоре замешательство сменилось бы торжеством: впечатление хоть и другое, но столь же прекрасное. Произведение новоеи то же самое.

Повсюду прекрасные руины, их хватит, чтобы утешить еще несколько поколений художников.

Изучайте эти величественные обломки. Если хотите их понять, смотрите на них в разные часы. Эти произведения, созданные под открытым небом, изменяют свою красоту в зависимости от времени; это вариации красоты на неизменную тему. Вечер откроет вам то, что не позволило увидеть утро.

Эти творения изменчивы, как прекрасные женские лица, где душа, не сумев высказать всего с первого раза, продолжает говорить в различные часы дня, проявляясь в стольких оттенках!

Перед соборами я ощущаю, как меня преполняет и восхищает чувство Праведности. Пластическая правильность – образ и соответствие праведности духовной.

Толкаю дверь: какая стройность! Напрашивается мысль о совершенстве. Какие вечные устои! А эта добродетель архитектуры – плотность, которую я так люблю и которой не хватает нашей эпохе! Основательность, глубина, пережившая века! Я страстно впитываю эту силу. – Это плотность храма в Пестуме, приземистого на фоне пейзажа, словно бык на равнине, словно греческая фаланга; это античная плотность. В готике она вытягивается и устремляется вверх.

В глубине чернеет Святая Святых, главная разделительная линия, поднимающаяся к самому верху, до той точки, где сила опадает, опираясь на другую капитель.

Внизу эта линия отделяет хоры от толпы прихожан: величественный театральный занавес, где древние жесты и слова рождаются в древнем мраке, озаренном лишь золотом светильника.

Мой дух возвышается, следуя этой линии, и опадает с нею вместе, чтобы вновь подняться. Биение моего сердца тоже следует за ней, потом приобретает ритм, заданный аркатурами, мерцающими на самом верху и в самой дали.

Великая тишина, где чувствуются размышления мудрецов.

Входит священник; пауза, потом пение.

Благоухание женской красоты наполняет церковь.

Толпа неясными голосами смиренно выражает свою любовь, поклонение Праведности. – Звук органа в вышине, словно вьющаяся змеей молния. И этот человеческий рокот, окаймляющийглубокую песнь органа…

Рембрандт, то, чем вы восхищались в XVII веке, из чего сделали классику, готично в высшей степени. Гений Рембрандта – это тоже жизнь в тени.

Но заметьте, что тень сама по себе не существует. Это облачение, неразрывно связанное с формой. Если форма хороша, то и тень, как ее проявление, будет выразительной. Дайте мне прекрасные формы, я получу прекрасные тени. Разнообразие стилей порождает как раз изменение одних и тех же теней в различных деталях. Таким образом, во французском искусстве имеется совершенное единство, от романского стиля до наших дней – но только до наших дней. Мы отреклись от самих себя, отказываясь от любви к чудесам нашего прошлого, и это отречение – самоубийство.

6

Честно говоря, как можно извинить, объяснить нынешнее преступление – заброшенность соборов? Хуже того: их убийство и искажение облика!

Мы бессознательно казним себя по нашему же собственному приговору. Судьба отъемлет у нас эти великие, прославленные ценности, потому что мы их больше не достойны, и, в довершение позора, нам же самим поручает кару.

Неужели человек умалился? Или Божество? Как могло бы оно потребовать от нас теперь, после столь прекрасных жертв, ничтожнейшую дань?

Если мы впали в убожество, то как давно?

Может, мы и в самом деле дошли до такой немощи, что позволяем упорхнуть от нас великой мистической птице, даже не сделав усилия, чтобы ее удержать?

Соборы должны были внушить нам такую гордость! Они породили силу, последние остатки которой еще оживляют нас. Неужели вы не хотите выздороветь? Или уже не понимаете, что это такое?

Соборы – это Франция. Любуясь ими, я чувствую, как наши предки поднимаются и опускаются во мне, словно по лестнице Иакова.