Бешеная акула

После работы и в выходной день он не ходил на берег, не интересовался кино и прочими развлечениями, он целыми вечерами не отрываясь смотрел, как едят, роются в песке, резвятся, спят, перебирают перышками и рулят хвостиками его ненаглядные рыбки. И Захарова одолевали бесчисленные вопросы. Почему салака устроена не как пескарь? Как узнать, сколько рыбе лет? Можно ли плотичку вырастить с акулу, если ее кормить особенным, специально приготовленным кормом? Как узнать, что этот окунек родился в Балтийском море, а не приплыл из другого? Бывают ли у рыб свои пути и тропинки, по которым они плавают? Почему рыбы собираются в стаи, похожие на птичьи? Все ли рыбы отдыхают в ямах на дне? Чем болеют рыбы и как их лечить? Можно ли изнеженную тропическую рыбу Индийского океана приучить жить в холодном Ладожском или Онежском озере? Почему миногу считают рыбой, когда она совсем на рыбу не похожа: плавает вроде тряпки, присасывается ко всему и виснет, чешуи нет, челюстей нет, рот как у отрезной колбасы, вместо жабер семь круглых дырочек, как у свистульки, ноздря только одна, а язык предлинный, вроде поршня, то выталкивает наружу, то втягивает весь в себя?

Товарищи по работе смеялись:

— Рыба — она не картина, чтобы на стену вешать да разглядывать. Захотел ухи — взял и наловил. А не клюет — пошел в магазин и наловил «на серебряную удочку».

Или же у него спрашивали:

— А ну-ка, рыбовед, скажи нам: что вкусней, карась или минога?

— Минога не рыба, — отвечал Захаров.

— Не рыба? Ну, значит, морковка или ветчина, — смеялись приятели.

Захаров обиженно хмурил белесые брови и уходил от водолазов — большой, широкоплечий и нескладный.

Из-за любимых рыб иногда терпел Захаров неприятности и в работе.

Случилось так. На дне лежало затонувшее небольшое буксирное судно. Захаров заложил внутрь судна несколько круглых резиновых понтонов, в которые сверху с баркаса по длинным, гибким шлангам накачивали сжатый воздух. Судно вырвалось из грунта и помчалось кверху. Захаров отошел в сторону — он отлично знал, что нельзя стоять, когда над головой груз.

Судно уже качалось на поверхности. Муть, поднятая им со дна, осела, и Захаров на том месте, где прежде лежало судно, увидел, что в иле копошится рыбка. «Наверно, подбитая», подумал Захаров и, забыв осторожность, кинулся к ней. Рыбка улизнула из-под самых рук.

— Тьфу, — рассердился Захаров и хотел отойти на старое место, но не успел и разогнуться, как что-то большое, темное упало ему на спину, повалило на грунт и вдавило в глубокий, вязкий ил, как в тесто.

Захаров ощупал над собой деревянное днище и сообразил, что это судно упало обратно, наверно, лопнул один из туго надутых понтонов. Если бы лопнули два, судно, конечно, упало бы грузней и убило его.

Воздух шипел в шланге, — значит, водолазный шланг цел. Телефонный провод тоже не поврежден, потому что с баркаса сразу же спросили:

— Рыбовед, как упало судно?

— С креном, ответил сдавленный илом Захаров, — упало на меня.

— На тебя? — услышал Захаров испуганный голос. — Жив? Потерпи, мы сейчас, сейчас! Бурыкин, копайся проворней! Захарова придавило!

Захаров согнутой рукой, обливаясь потом, рыл кверху нору. Наконец, откопал свою голову и увидел в иллюминатор воду, а у самого носа двух рыбок. Они описывали правильные полутораметровые круги.

«Ловко, — подумал Захаров, — будто циркулем чертят».

Одна из чертивших рыбок, по-видимому, была та, ушибленная, она плавала как-то неверно, несколько чешуек: на ее боку были отколуплены, а тонкие губы поджаты обидчиво.

Захаров рассмеялся.

На баркасе услышали смех Захарова. Подумали, что он сошел с ума. И тут же испуганный голос послышался в телефоне:

— Ты что? Потерпи, мы сейчас!..

А Захаров не отвечал ничего, он увидел над собой стройный караван рыбок. Они шли гуськом хвост в хвост. Такого длинного выводка Захаров еще не встречал и принялся его считать.

Два часа пролежал в иле Захаров, пока заложили и надули новый понтон.

А за этим случаем произошел другой. Откачивали полузатопленную баржу-брандвахту. Пробоины в ней Захаров забил тряпичными просаленными кляпами.

Прошло три часа, насосы во всю работают, а воды и на сантиметр не убыло.

— Рыбовед, может, ты и вовсе не затыкал пробоин?

— Какого лешего мне вас обманывать? — обиделся он.

— А ну, проверь.

Захаров спустился под воду — пробоины и впрямь пустые.

Глянул вниз, а его тряпичные сальные кляпы щиплют со всех сторон табуны рыб.

— Вытянули, ворюги, обжоры, сала захотелось, — рассердился Захаров. — Мало я на вас хлеба и ракушек скормил?

Захаров поднялся наверх на баркас и принялся тесать для пробоин деревянные пробки. При этом молча и стойко выдерживал насмешливые взгляды и шутки товарищей.

Его утешала одна тайная, заветная мечта, запала она ему давно. Мечтал он найти особенную рыбу, какой еще не знал никто: ни водолазы, ни рыбаки, ни ученые. Он и сам не знал, какая она из себя, эта необыкновенная рыба, но был твердо уверен, что она существует. Что она плавает где-то в других морях, более рыбных, чем Балтийское, — в Черном, Баренцовом или Дальневосточном. Там и найти ее легче — вода там прозрачна.