Бескрылые птицы

История запутанная, но, похоже, все произошло потому, что порядочная часть жителей, хоть и меньшинство, являлась последователями Алии — верили в двенадцать имамов и в то, что Мухаммед передал Али особое знание. Не просите меня растолковать, я христианин, вернее, таковым считаюсь и ничего в том не смыслю. Я лишь знаю, что последователей Алии до черта, они отличаются от других мусульман, и, если угодно, сами скребите в затылке и гадайте, истинные они мусульмане или нет. Многих в той истории звали Али, если вам интересно.

Как оказалось, эти сторонники Алии устраивали тайные попойки, называвшиеся «мухаббет»[55]. Среди горожан царила полная неразбериха: все эти смешанные браки, перемена веры и тому подобное, и многие, вовсе не приверженцы Алии или, может, чуть-чуть приверженцы, в этих пьянках участвовали. Пуританина Леонида возмущало, что многие христиане являлись на эти вечеринки, будто неверные, мне же показалось вполне резонным желание самых разных людей, собравшись вместе, забыться в выпивке и веселье. Я и сам предавался подобным утехам, когда был молодым и глупым, каким Леонид, к сожалению, никогда не был.

На этих мухаббетах всегда имелся виночерпий — он командовал, когда начать пьянку и когда добавить. Если кто-то ему перечил или покидал стол без его разрешения, нарушителя штрафовали бутылкой ракы и петушком; это наказание у них почему-то называлось «Гавриил».

Вечеринка, о которой идет речь, катилась своим чередом, уже было прилично выпито под пьяные песни и горестные плачи о смерти Али, когда нетрезвая беседа повернулась к вопросу, кто в городе последний и противнейший человек. С сожалением должен сообщить, хотя меня это нисколько не удивляет, что Леонида выбрали единогласно.

Далее за ним послали двух крепких парней, которые, несмотря на крики и сопротивление, проволокли его в ночном одеянии по улицам на глазах у жителей, которые выглядывали из дверей, но не пытались вмешаться. Леонида притащили в дом, где проходила пьянка, швырнули на пол и от души поиздевались, осыпая оскорблениями. Потом ему велели выпить ракы, он отказался, и тогда его поставили на колени, за волосы оттянули голову и влили водку в рот. Затем виночерпий велел ему плясать, Леонид не подчинился, но гуляки принялись топтать ему ноги, и ему пришлось подпрыгивать, дабы не переломали пальцы. Его попеременно заставляли пить и плясать, он уже едва держался на ногах, по его словам, а сердце так бухало, что смерть казалась неминуемой. Потом ему приставили к голове пистолет и заставили вслух прочесть список кошмарных оскорблений в свой адрес, затем кто-то притащил ослиное седло, которое водрузили на Леонида, и он снова плясал, пил и блевал, уже ничего не воспринимая, и тогда его вместе с седлом просто вышвырнули на улицу, где он чуть прополз и потерял сознание и где на рассвете его в луже испражнений обнаружил имам, который позвал двух христиан отнести несчастного домой. Вскоре объявился некий Али-снегонос, в умат пьяный, и без малейшего намека на раскаяние потребовал вернуть седло.

Естественно, меня ужаснул рассказ о таком насилии, но я все же попытался объяснить Леониду, что, вероятно, он сам этому способствовал своей нетерпимостью и высокомерием. Как вы понимаете, слова мои вызвали возражения, хоть я и намного старше, и мне со всей неизбежностью открылось, почему отец Леонида отрекся от собственного сына. Меня обозвали предателем, язычником и филистером, еще вульгарным материалистом, а также Турецкой Собакой, Османским Лакеем и Липовым Греком. Леонид запустил мне в голову чернильницей, но благословенно промазал, а потом несколько истерически потребовал моего ухода, что, признаюсь, я исполнил с большим облегчением, ибо уже наслушался оскорблений и получил законный предлог для проживания в гостинице, а не в сем ужасном домишке.

Больше я Леонида никогда не видел и не имел к тому желания, хотя весьма часто наезжал в город по торговым надобностям. Как и его отец, я решил, что он конченый человек, и старательно обходил его дом стороной, получая удовольствие от встреч с другими людьми. С гончаром Искандером мы почти подружились, несмотря на разницу в положении. Еще мне нравился имам, величавый и седобородый, разъезжавший в зеленом тюрбане на кокетливой белой кобыле, украшенной лентами и медными колокольчиками. Иногда я встречал ту красавицу, весело шедшую под руку с дурнушкой. Это мне тоже казалось аллегорией, но я так и не решил, для чего.

Интересно, что с ними со всеми сталось.

46. Мустафа Кемаль (10)