Бесланский словарь

У моей дочери… у Камиллы… был родной отец — да, жив-здоров, куда ж он денется… За три года он видел свою дочь три раза: на день ее рождения. Он бросил Риту с годовалой дочкой на руках, ушел из дома, и все. За все годы он не дал на нее ни копейки денег. Он женился, завел детей от второго брака. Камилле раз в год дарил подарок надень рождения, и все. Только потому, что его просили прийти: чтобы девочка знала, что у нее есть папа.

А потом… Когда все это случилось… Тошно говорить об этом… Был суд над этим террористом, который участвовал в захвате… И судья вызывал потерпевших в суд. От нашей семьи пришел только один потерпевший: отец Камилки. Ни Ритина мать, ни я — не смогли прийти туда, на этот фарс… А этот человек не побрезговал, пришел. Единственный пострадавший на всю нашу семью… (горько усмехается).

Он выступил там, сказал, что государство отняло у него единственную дочку и что он не знает, как государство может ему компенсировать моральный ущерб… А потом, представьте, стал рыдать и упал в обморок! Я, когда это в теленовостях увидел, чуть не умер со стыда…

Человек, который много лет назад бросил своего ребенка, не интересовался, чем он дышит, чем живет, — вдруг падает в обморок перед телекамерами? Теще он сказал, что подаст в суд и докажет, что как отец он имеет право на часть денег, полученных за дочку.

…Как хочется встать под струю воды и отмыться от той грязи, в которую мы сами себя окунаем.

Когда у меня спрашивают, кто погиб у меня в школе, я отвечаю: «Жена и дочь… Приемная дочь». Это больно. Но это только мое. Ничье больше…»

Владимир, отец

Малиновое варенье

«Я оказалась в спортзале с двумя своими мальчиками. Жорику — восемь, а Саше — двенадцать. Перед линейкой мальчишки стояли не рядом со мной. А когда начались выстрелы, рядом возник огромный мужик с бородой… Все кричали… «В школу! Все в школу!» Люди были настолько перепуганы этими выстрелами, этими мужчинами в камуфляже, что ринулись в школу, как стадо животных, сбивая все на своем пути. Я упала… Вскочила… Кричала… Звала своих мальчиков. Я ни о чем не думала в тот момент, только одно било в виски — где они, мои дети?

В спортзале я их увидела! Я была счастливой матерью. Я ликовала в тот момент — мои дети со мной! Представляете, в тот момент, момент начала конца нашей жизни… нашего счастья… я была самой счастливой: я нашла своих детей, смогла спрятать их под своим крылом, защитить, успокоить.

Когда спортзал набился народом, — нас же было много, больше тысячи, — было невыносимо тесно, люди никак не могли успокоиться, усесться… стоял невыносимый гул… Люди были так возбуждены. Боевики несколько раз приказали всем успокоиться, но куда там! Кто плакал, кто кричал, кто звал своих детей. Боевики не контролировали ситуацию и выходили из себя. Тогда из толпы встал мужчина, он поднял руку и обратился к залу: «Пожалуйста, успокойтесь, мы должны быть спокойны, пожалуйста…» Наш, осетин, он хотел нас всех успокоить. Люди подняли на него головы, и… Он не успел договорить. Стоявший рядом боевик в упор расстрелял его… Целой очередью… По крайней мере, мне тогда показалось, что выстрелы были вечными… Они оглушили нас. Порвали слух. Мужчина рухнул. Брызги крови. Мы сидели рядом, и все мое лицо было забрызгано кровью. Все замолчали. Выстрелы — и гробовая тишина. Мы же не думали, что все серьезно… настолько серьезно… и вдруг первый убитый, кровь… Смерть, оказалось, уже была среди нас. Это такой шок… Первый убитый. И — тишина, невыносимая тишина…

Боевики наконец стали контролировать ситуацию. Так они заставили замолчать нас. Выбили из-под нас землю. Жорик вцепился в меня, зарылся лицом в мои волосы и стал рыдать: «Мама, они убили его!!! Убили!!! Мама!!!»

Мой сын никогда не видел смерть вот так, рядом… Был человек живой, — и его убили. Он был так испуган, он, знаете, почти сломался сразу. Мой мальчик. Этого нельзя было допустить.

Я поворачиваю его лицо к себе и говорю: «Жорик, они просто снимают фильм, слышишь, это все понарошку».

Он: «Нет, мама, нет, ты не понимаешь, они УБИЛИ его, мама!»

Я: «Нет, Жорик, ты с ума сошел, как это «убили»?! Нет, это просто фильм!»

Он проводит своей маленькой ладошкой по моему лицу и показывает мне ее, испачканную кровью:

— Мама, это кровь!

У него были такие огромные глаза и расширенные зрачки: кровь, мама, это кровь!!!

Представляете, на глазах у ребенка убивать…

Я тихо так, шепотом: «Жорик, ты что, это варенье, малиновое варенье». Он мне поверил… Переспросил несколько раз: малиновое варенье? Недоверчиво так. Я улыбалась… Чего мне это стоило… Малиновое варенье!

Я не могу после этого видеть варенье. А раньше как любила! Раньше оно было просто вареньем, а теперь… Перед Новым годом свекровь наливала его в блюдце, из банки тек темно-красный сироп… Ужас! Невозможно! Я выбежала из комнаты, меня стало тошнить… Малиновое варенье… Смерть… Мой мальчик… Его нет… Он истекал там кровью, он горел… Этот ад… Это малиновое варенье…»

Зифа, мать

Миг, мгновение