Беспокойный возраст

— А тем, что я не притворяюсь. Не вру. А Максим — доносчик и предатель. Он донес в райком комсомола, будто мы совращаем студентов института, устраиваем на квартире какие-то безобразия и так далее. В милиции нас на заметку взяли, а Элю Кудеярову даже исключили из театрального училища. Девушка пострадала ни за что. Ведь это же гнусно! А ты защищаешь этого доносчика! — возмущенно воскликнул Бражинский. — Ты наивна и ничего не смыслишь в людях… — Бражинский остановился, притворно покорно склонив голову, вздохнул громко, точно простонал: — Лида, прошу тебя, выслушай.

Он опять схватил ее за руку. — Пойдем, ко мне. Я люблю тебя… Слышишь? Полное забвение всего, понимаешь?

Лидию охватил страх. Она вырвалась, но Бражинский догнал ее схватил длинными, как у гориллы, руками и с силой притянул к себе. Лидия ощутила противный запах винного перегара.

Сильным движением она оттолкнула его, ударила что было силы локтем в лицо и побежала. Леопольд схватился за разбитые губы, взвыл по-собачьи.

Лидия не успела отбежать и десяти шагов, как услыхала за спиной неузнаваемо изменившийся, грубый, полный ярости, сдавленный крик:

— Ладно же, недотрога!

И вслед ей, как зловонный ком грязи, полетело отвратительное ругательство.

Лидия прибежала домой вся дрожа.

Отец встретил ее встревоженно:

— Что такое? Что случилось?

Она не ответила: чувствовала, что не выдержит — разрыдается.

Михаил Платонович протянул ей письмо:

— Судя по штампу, от твоего франтика.

Лидия схватила конверт, юркнула в свою комнату.

— Ишь как обрадовалась. И спасибо не сказала, — пробурчал вслед дочери Михаил Платонович.

Лидия присела за столик, за которым совсем недавно она и Максим готовили задания. Слезы хлынули из ее глаз. Она хотела удержать их, кусала губы и не могла: спазмы перехватили горло, старалась не всхлипывать, чтобы не привлечь внимания отца и матери, и делала частые судорожные вздохи, как плачущие дети… Обида, отвращение, гнев душили ее.

Лидия все-таки выдержала — не пожаловалась отцу и матери… Слезы ее иссякли так же быстро, как прорвались.

Она успокоилась, вскрыла конверт.

Письмо было то самое, сумбурное и многословное, которое Максим писал в одну из ночей в Ковыльной… Сперва у Лидии мелькнула мысль — не отослать ли конверт нераспечатанным обратно, но тут же почувствовала, что не сделает этого.

Первые строки, начиная от обычного обращения всех влюбленных, показались пошлыми. «Ложь, все ложь», — подумала Лидия. Но эти кажущиеся лживыми, как будто стертые слова все же чем-то притягивали к себе, ей было приятно сознавать, что это не кто другой, а именно Максим так пишет… Она прочитала несколько строк. Нет, это не просто слова, искусственно расцвеченные и напыщенные, это правда!

«… Если ты требовала, чтобы наше чувство прошло через испытание, и я должен был это доказать, — читала Лидия уже не глазами, а как будто сердцем, — то я, как только уехал, тут же в вагоне и подумал: не пожертвовать ли всем — своим будущим, уважением товарищей. Только ты, только любовь к тебе — вот и все! Я готов был в ту минуту забыть о друзьях, на ходу из вагона выпрыгнуть… Что — разве это не доказательство любви? Ты смеешься? (В этом месте письма Лидия в самом деле горько усмехнулась). Не смейся… Я все объясню по порядку: и почему я тебе не сказал о том, что было у меня, и почему все-таки не вернулся… (Волнение мешало Лидии, и некоторые строки она перечитывала по два-три раза.) В самом деле, — словно продолжал доноситься издалека чей-то другой, незнакомый голос, — что может быть для человека любящего дороже и важнее его чувства? Как будто ничего, да? Ты сама мне говорила: кто по-настоящему любит, тот готов претерпеть самые ужасные муки. Но меня в ту минуту, когда я пытался вернуться, как будто пронизало чем-то острым. Я подумал — какое же это будет доказательство большой любви? Если бы я вернулся, то совсем не уехал бы из Москвы. Ведь достаточно человеку сделать один шаг назад, как его потянет дальше, как течение — утопающего. Я когда-то читал, как один советский боец во время войны с фашистами отстал от своей части, чтобы на часок забежать в родное село, проведать невесту, да так и остался там и оружие бросил. Вот этот человек ни о чем и ни о ком не думал, кроме своей любви. Какая ничтожная и слепая была эта любовь!..

Я не сказал тебе, что было у меня с той компанией, не ради обмана. Но я все равно не прав! Мне надо было рассказать все, все… Там — тьма, а ты — свет, и я уже тогда уходил от тьмы к свету, был в душе против всего, что там происходило. Я Бражинского даже ударил. В ту ночь я окончательно понял: он наш враг — и твой и мой…»

Лидия опустила письмо, на колени. Лотом перечитала его еще. Голос Максима звучал с его страниц то робко, то страстно, то с сердитой мольбой, то с суровым осуждением. Нет, не могло быть, чтобы Максим и теперь лгал: в каждой его строчке слышались боль, раскаяние… А главное, судя по письму, он начинал понимать то, что понимала она…

14