Бессердечная Аманда

Что за нелепая идея! Даже для Баруха. Не говоря уже о том, что он имеет весьма поверхностное представление о том, что пришлось бы Аманде по душе. Как он это себе представляет? Он что, хочет, чтобы Аманда ушла на нелегальное положение? А я, значит, должен просить кого-нибудь из здешних корреспондентов западных газет нарушить законы страны, в которой он работает, и добыть для Аманды работу за линией фронта (тем самым подвергнув риску свое собственное положение? И кого он имел в виду, говоря о моих «партнерах»?). Он так говорит, как будто я выписал себе из-за границы полчища западных журналистов, чтобы они выполняли мои прихоти. Но что толку было возмущаться и спорить – все равно от его понимания ничего не зависело. Я сказал, что, если мне еще когда-нибудь понадобится глупый совет, я обязательно опять обращусь к нему. Ну, значит, ситуация с Амандой не так уж безнадежна, заключил он. Может, он просто хотел намекнуть, что считает ее дилемму неразрешимой или что, по его мнению, существуют более тяжкие беды, чем свободные от материальных забот муки праздности, жаждущей богатой, содержательной жизни. Может, запросы Аманды ему казались капризами, он ведь материалист до мозга костей. Но кто знал запросы Аманды?

В день рождения Луизы Рудольф поздравлял ее с пустыми руками. Разумеется, были роскошные розы, поцелуи, пожелания; Генриетта, как положено, вручила маме свои рисунки –

и все?… Луиза не спрашивала, где же остальное, где главный подарок (хотя и так было понятно, что еще не все), Рудольф тоже держал себя в руках и не выдавал секрета. Только время от времени украдкой поглядывал на часы, пока наконец в прихожей не раздался звонок. Луиза, увидев его улыбку облегчения, поняла, что кто-то принес ее подарок.

Это был репортер австрийской газеты, которого я назвал Хунзиккером. Ему непременно нужно было взять у Рудольфа интервью по поводу какого-то актуального события. Однако, когда Хунзиккер попросил его об этом несколько дней назад (мол, нет человека более компетентного в этом вопросе, австрийская общественность сгорает от нетерпения услышать его мнение и т. д. – как это обычно делают журналисты), он вовремя сообразил, что более удобного случая не представится, и выдвинул условие: только если Хунзиккер купит ему в Западном Берлине подарок для Луизы. Нет-нет, ничего запрещенного, ничего такого, что нужно было бы контрабандой провозить через границу, – всего-навсего черное кашемировое пальто, потому что она все еще носила пальто, в котором он ее в первый раз увидел. (На самом деле никакого интервью не было. Я уже давно знал этого молодого человека, он не был австрийцем, он работал для радио «Северная Германия» и уже не раз оказывал мне подобные услуги. И это было не черное кашемировое пальто, а красная шелковая блузка, хотя я заказывал сиреневую. И ко всему прочему, этот Долль – так его звали – ошибся на целый день.)

Приличное пальто можно было бы купить и за треть истраченной суммы, но Рудольф знал слабость Луизы к шикарным вещам. Экстравагантность вещи или предмета была для нее даже важнее практической пользы (в новелле я проиллюстрировал это примером, маленькой историей, которую теперь уже не помню), и в этот раз тоже все было как всегда. Она не скрывала своей радости и шепнула Рудольфу на ухо, что отблагодарит его как следует, когда они останутся вдвоем. Потом поблагодарила Хунзиккера, который ждал подходящего момента, чтобы незаметно передать ему чек, и пригласила его на именинный пирог. Поскольку это был сюрприз, она ничего не знала о предстоящем интервью. Пришлось сказать ей об этом, и она тоже выдвинула условие: только если ей будет позволено остаться в комнате и послушать беседу.

Хунзиккер не имел ничего против, но его спросили из вежливости. Рудольф, чье согласие или несогласие имелось в виду, равнодушно кивнул и про себя удивился. До сих пор она всегда за три версты обходила все, что было связано с его работой, и вдруг – почти навязчивый интерес. Рудольфу не верилось, что это всего лишь дружеский жест, благодарность за кашемировое пальто,спонтанность была не ее стихией. Он истолковал это так, что она изменила свою позицию – решила отныне считать его дела и заботы своими, во всяком случае уделять им больше внимания. Тем более что и момент был подходящий: люди ведь любят расставаться со своими привычками торжественно, приурочив это к какой-нибудь дате, например к Новому году или дню рождения.