Бессердечный ублюдок

— Кто там? — он старался казаться сильнее, чем был на самом деле. Он потянулся к куртке, чтобы достать нож, и стал двигать им перед собой из стороны в сторону, как будто это могло остановить меня от того, что я собирался сделать.

Я держался на достаточном расстоянии, чтобы его лезвие не могло меня коснуться, но если бы ему удалось меня достать, это не имело бы значения. Он не причинит особого вреда. Моя терпимость к боли была настолько высока, что я даже не почувствовал бы, как клинок погрузился бы в мою плоть, не стал бы обхватывать руками острие, пока оно не вонзилось бы в кожу, не разрезало бы меня и не окрасило землю кровью. На самом деле… я предвкушал любую боль, которую он думал причинить.

Я посмотрел на его руку, крепко обхватившую рукоятку, и вспомнил, как он обхватил пальцами тонкую шею Лины. Я не сомневался, что к утру на ней останется след. И от этого моя ярость только усиливалась. Я уже решил убить его, но теперь постараюсь сделать его смерть мучительной.

Так быстро, что он не смог бы остановить меня, даже если бы видел, я взял в руку его нож и обхватил пальцами его толстое горло. Он был силен, даже в состоянии алкогольного опьянения. Но я был сильнее.

Вонь от него была невыносимой, но я уперся всем весом в его тело, сближая нас, перекрывая ему доступ воздуха, пока он не начал хвататься за мою руку, отчаянно пытаясь втянуть кислород в легкие.

Я ничего не говорил. Не было слов, которые нужно было произносить. Я собирался лишить его жизни так же легко, как если бы задул свечу, и он ничего не мог с этим поделать. Он подписал себе смертный приговор в тот момент, когда взглянул на Лину. Он смирился с этим фактом, как только положил на нее руку.

И я не пытался понять, почему так сильно переживаю из-за этого, из-за нее. Это было просто чувство, которое должно было поглотить меня, иначе в моей жизни не будет ничего хорошего и правильного. Это было сильное желание устранить любую опасность, которая ей угрожала.

Я буду ее защитником. Я буду для нее убийцей.

Он стал меньше сопротивляться, его тело расслаблялось по мере того, как он слабел, а удушье накладывало свой ледяной, темный отпечаток. Я поднял нож и посмотрел на лезвие: зазубренный край блестел и был острым. Это было не просто обычное оружие. Это был охотничий нож, предназначенный для разделки животного в дикой природе.

И я собирался применить его к нему самым жестоким образом, какой только можно себе представить.

Он слабо, но болезненно задышал, его страх витал в воздухе. Я отпустил его горло и позволил рухнуть на землю. Он начал задыхаться еще громче, уже втягивая в себя огромное количество кислорода. Я присел перед ним, обхватил его мясистое предплечье и прижал к кирпичной кладке здания.

А потом, глядя ему в лицо — глаза его опухли от перцового баллончика, слезы заливали щеки, пот покрывал лоб, — я взял нож и начал рассекать ему запястье. Его крики были громкими и привлекли бы внимание, не будь мы в Десолейшен. Но в этом городе он не нашел бы ни надежды, ни спасения. Они услышат его мольбы и крики боли и пойдут в другом направлении.

В ушах звучал хруст ломающихся от лезвия костей и разрываемой плоти. Аромат медной крови заполнил мой нос, окружая мрачным изображением того, какой была моя жизнь. Кем я был.

Его рука с глухим стуком упала на грязную землю переулка, из обрубка на предплечье брызнули струйки крови, забрызгав мою ладонь. Он рыдал так, словно сам был жертвой.

Я отпустил его и встал, сделав шаг назад и оценив свою работу. Он прижал остатки руки к груди, его слезы теперь были вызваны болью и страхом. Но я еще не закончил с ним.

Я потянулся вниз и снова обхватил пальцами его шею, легко отрывая его от земли. Он больше не сопротивлялся, слишком слабый, слишком напуганный. Он продолжал умолять, продолжал хныкать.

А мне было все равно.

Хотелось заглянуть в его глаза и посмотреть, как меркнет свет.

Я провел лезвием по центру его груди, заставив его замереть и задыхаться. Было бы так просто — так приятно — просто вонзить нож в его живот и рывком поднять вверх, распарывая кишки, чтобы они покрыли землю. Но вместо этого я поместил острие прямо над его промежностью и наблюдал, как он затаил дыхание и замер.

На моем лице медленно появилась улыбка, а адреналин запульсировал еще быстрее. Я вонзил лезвие в его член и дал ему погрузиться ровно настолько, чтобы оно вошло, прежде чем повернул рукоятку и дернул его вверх, открывая ту часть, которую он использовал бы, чтобы жестоко обращаться с Линой.

Он кричал и бился, в нем бурлила энергия выживания. Я вытащил нож и отпустил его, а затем отступил назад, позволяя ему рухнуть на землю. Он и так скоро истечет кровью от раны на руке, а теперь еще и от того, что я сделал с его членом.