Бессильные мира сего

– Но он-то этого не знает, – возразил Страхоборец.

– И думать на эту тему не хочу, – сказала Мариша. – И вам не разрешу. Забудьте. Прямо сейчас.

– «Гордость составляет отличительную черту ее физиономии», – произнес Юра-Полиграф, безусловно, кого-то цитируя.

– Хорошо, хорошо, – сказала ему Мариша нетерпеливо. – Но я на эту тему даже разговаривать не желаю.

– Ну, вот что, золотко мое, – сказал Тенгиз, глядя ей в лицо. – Либо мы тут будем обливаться соплями, блин…

– Да, мы будем обливаться соплями! И всё! Нет темы для разговора!

– Ты скажи это Димке… – мрачно предложил Тенгиз, отводя, впрочем, глаза.

– Скажу, не беспокойся. И он со мной согласится. Со мной, а не с тобой.

Ну, это, положим, дело темное и отнюдь не очевидное, подумал Богдан, но в дискуссию вступать ни с кем не стал, а только спросил Тенгиза:

– Подобраться к нему вплотную можно?

– Можно, – сказал Тенгиз.

– Так за чем же дело стало?

Тенгиз не отвечал, как бы находясь в затруднении. Все смотрели на него и ждали.

– Слишком уж легко к нему подобраться, – сказал наконец Тенгиз медленно. – Мне это не понравилось.

– То есть?

– Я прошел к нему в офис свободно, блин, как в собственный сортир. Гада не оказалось на месте, но все равно – легкость эта… эта вседозволенность… там же охраны должно быть, как в Кремле. Тут что-то явно не так, блин. Так не бывает. Мне показалось, что это западня. Капкан для дураков.

Появился Матвей, запыхавшийся, но веселый.

– Слава тебе господи, – сказал он. – Задрыхнул наконец… Ну, что вы тут без меня решили?

– У него есть еще одна слабость, – сказал Страхоборец, уклоняясь от ответа на этот вопрос. – Он страдает арахнофобией.

– Это еще что за зверь такой? – осведомился Юра.

– Он боится пауков, жуков, мокриц и все такое прочее.

– О! Это интересно! – оживился Вельзевул. – И сильно боится?

– Было сказано: до смерти. Как ребенок.

– Отдайте его мне! – сказал Вельзевул радостно. – Где он живет? Адрес?

– Он живет в Царском Доме. Тебя туда не пустят.

– Ничего! Тенгиз проведет.

– Хрена, – сказал Тенгиз. – Царский Дом, знаешь, – там все на автоматике…

– Ну, нет, и не надо, – легко согласился Костя. – Чего мне там у него в квартире делать, в конце-то концов? И так прекрасно обойдусь.

Все смотрели на него с ожиданием, а он сиял и радовался, даже на стуле подскакивал от удовольствия, – он уже понял решение, Дуремар заполошный, да и не так уж трудно было сообразить, что именно он задумал, только выглядел этот его замысел дураковато и несерьезно на фоне сложившихся обстоятельств, – инфантильно и легкомысленно, как и все Вельзевуловы замыслы. Потом он вдруг перестал сиять, сморщился, отчаянно чихнул в торопливо сложенные ладони – и тотчас же, под грозным взглядом Маришки, полез в карман за марлевой повязкой.

– Накаркал ты мне, Вова, – гнусаво сказал он, укоризненно моргая слезящимися глазами. – Опекуемый хренов, куда только твой опекун смотрит…

Богдан сказал:

– Опекун все-таки хотел бы окончательно понять, о чем здесь у нас идет речь. Мы же знаем Димку сто лет. Он же выдумщик, артист, почему я должен ему верить?

– Ну, знаешь! – сказал Матвей, ошеломленный и возмущенный одновременно.

– Нет уж, позволь! В прошлом году он устроил нам спектакль по поводу падения дойче-марки. В позапрошлом году мы все как идиоты…

– Перестань, Благоносец. Не срамись, – Матвей, весь скривившись, налил себе водки. – Не знаешь – не берись и судить. Видел бы ты его этой ночью.

– А что такого особенно произошло этой ночью?

– Не хочу рассказывать. Он подыхает от страха, понимаешь?

– Нет. Не понимаю. Где гарантия, что он не разыгрывает перед нами очередной свой водевиль? Что я – Димку не знаю?

Матвей на это ничего не сказал, а только скривился еще больше и выпил свою водку, не закусывая и даже как бы не заметив.

– Я ему верю, – сказала Маришка.

– Я тоже, – сказал Тенгиз, как бы нехотя.

– Ты, Благоносец, по-моему, просто ищешь предлога уклониться, – сказал Андрей-Страхоборец, вежливо улыбаясь. – Подчеркиваю: по-моему. Извини. Без обид, ладно?

– Ладно, – сказал Богдан.

– Ты же видишь, на что он похож…

– Вижу. На переполненный нужник.

– Ну, допустим. Но разве это не твоя работа?

– Допустим. Наверное, я должен его осушить. Но – не буду.

– Это – твои проблемы, – сказал Страхоборец, вежливо улыбаясь. – У нас – свободная страна…

– Он одинок, как я не знаю кто, – сказал Матвей с проникновенностью, совсем ему не свойственной. – Он знаешь мне что сказал? Представь, говорит, километровый столб посреди степи. На одной табличке у него: одна тысяча тридцать пять кэмэ, а на другой: три тысячи сто сорок четыре. И я стою около этого столба. Один.

…Что вы понимаете в настоящем одиночестве, подумал Богдан с каким-то даже мрачным удовлетворением. Сказал бы я вам, что такое настоящее одиночество. Это когда никого не хочется видеть. Никогда. Но сказал он другое:

– И за километраж ты тоже ручаешься?

– И за километраж я ручаюсь тоже, – сказал Матвей вполне серьезно.