Бессмертие

Шерходжа откинулся в кресле и подумал: похоже, что этот выстрел готовился не одним Обидием. Тут и Салахитдин-ишан, и мельник Кабул. И еще кто-то… Строки про Дильдор, с одной стороны, разозлили Шерходжу, потому что касались его, выносили на позор перед всеми, к кому в руки могла попасть газета, имя Нарходжабая, отца, но с другой стороны… Он был прав, наказав предательницу. Не посчитался с тем, что она — сестра, и любимая, его не остановило это, наоборот… Жаль только, что в газете не написано про карающий нож. Шерходже подумалось, как он был бы рад, если бы в газете сообщили, что изменница убита родным братом. Это прославило бы его в глазах всех стариков, верных богу, и всех молодых, готовых сражаться за веру и свою жизнь, всего исламского воинства!

Ну ладно, придет день, о нем еще сложат легенды. Все вернется в руки. И богатство и власть. Вот в эти руки… Они убили первого учителя. И второй отправлен на тот свет и выброшен в реку не без его участия. И сестра-изменница узнала их неотвратимую силу. И Халмат… А сам он жив. И на свободе! Вот. Бойтесь Шерходжу, враги.

Через два дня, во время завтрака, Закир тихонько положил на стол новую газету и ушел, качая своей головкой и вздыхая.

— Что такое?

Быстро зашуршав газетой, Шерходжа нашел опровержение, которое давала редакция. Факты, изложенные в статье Обидия, оказывается, не подтвердились. Все в этом изложении было искажено, поставлено с ног на голову. И за злостную клевету Обидий снят со своей работы, а сотрудник газеты, пропустивший статью в набор, — со своей. Ага! Нет, все-таки слово — не пуля. Даже слово в газете. Так вам и надо, эфенди…

Он тут же позвал Закира и напомнил ему о маузере.

— Я занимаюсь, хозяин.

Шерходжа постучал по краю стола кулаком:

— Скорее! Сюда!

Тамаре нравилось, как Шерходжа разговаривал со слугами, с Закиром и с тетей Олией. Он приказывал и не допускал иного тона. И они подчинялись беспрекословно. Может быть, поэтому Закир и спрятал Шерходжу в свое укромное место. Чувство преданности хозяину было у него, как у собаки, огромней страха. Когда ушел Закир, приложив руку к груди и пятясь к двери, как перед ханом, Тамара сказала:

— Ах, был бы у меня такой муж, как ты, я ни о чем бы не жалела и ничего не боялась!

Шерходжа промолчал, только огладил волосы на шее, остатки от косм, которые она сама отрезала ему своими ножницами. И его молчание ей тоже понравилось. Над такими вещами не шутят…

Новый день принес новую газету и новые огорчения. В ней, газете этого дня, была помещена статья какого-то Салиджана Мамадалиева. О чем? Об опыте ходжикентской школы. И называлась — «Торжество нового». И Масуда хвалили за активность… А кто такой этот Салиджан Мамадалиев? Новый ходжикентский учитель. Еще один! Ну, подожди… Будет и тебе пуля. Сначала вашему Масуду, а потом и тебе. Ты в списке, и моя пуля не забудет и пересчитает всех, никто от нее не увернется.

Он опять валялся на постели и смотрел в потолок, будто изучал на нем резную работу, но, может быть, и не видел ее. Иногда замечал, как бьют часы в столовой, и считал их удары, а иногда пропускал. Прислушивался к шагам прохожих на тротуаре. Хмурость, пугавшая Тамару, твердела в его душе.

Он ничего не боялся. Чего ему бояться? Если его арестуют, посадят рядом с отцом и друзьями, его первого ждет пуля. Но он не позволит допрашивать себя, не доставит покровителям учителей такого удовольствия. Пуля для себя всегда будет. Скорее бы Закирджан принес вайвояк, и тогда он проведет в этом доме всего столько времени, сколько нужно, чтобы собраться в дорогу. Прежде чем выпущенная им пуля коснется его самого, она отыщет Масуда. Он снова перечислил: «Масуд… Исак-аксакал… ну, и этот Салиджан…» А потом? Ты сам, Шерходжа. Куда деваться?

Такие мысли уже приходили к нему, когда он лежал ночью у родника, в диких и родных горах, после убийства Дильдор. И он уже сжимал рукоятку ножа… Если бы тогда он сделал это, не узнал бы счастливых дней в доме нежной Тамары. Значит, правильно он остановил себя? И сейчас он себе сказал: «Поживем — увидим!»

Вошла Тамара и спросила:

— Поешь, милый?

— А время?

— Спать пора!

Она приблизилась, и он поймал ее руку и поцеловал пальцы.

Ночью, вороша волосы на ее голове, прижавшейся к его груди, Шерходжа спросил:

— Родишь мне сына, милочка?

Она дышать перестала.

— Если не родишь мне сына, объявлю три раза талак и брошу тебя!

В мусульманских обычаях был и такой — муж, решивший бросить жену, объявлял ей тройной развод — три талака.

— Какой развод? — спросила Тамара, зашептав. — Что ты болтаешь? Ты еще не женился на мне.

— Мы сделаем это сегодня.

— А… отец? — прошептала она еще тише и повторила: — А… Нарходжабай?

— Я сказал тебе — мы оба его уже в глаза не увидим. Чего же зря спрашивать и страдать? Как придет Закир, вели ему привести муллу, и все. Верного муллу…