Бессмертник

— Нет, совсем светлый. Но может быть, с возрастом потемнеет.

— А ты стала еще красивее. Ты об этом знаешь?

— Да?..

Руки безвольно лежали на коленях — не поднять. И когда он опустился возле нее на колени, когда повернул к себе ее голову, ее рот — сил уже не было…

Девять жемчужных пуговок на блузке. Нижние юбки — из тафты и муслина, с голубой кружевной вставкой. Корсет. Нательная сорочка…

Его голос доносился откуда-то издалека, словно из другой комнаты. И обрастал по дороге гулким эхом. Глаза ее были закрыты, руки и ноги тяжелы — густой вязкий мед… Он перенес ее на канапе…

— Хорошая моя, ты совсем замерзла, — сказал он нежно и, потянувшись, накинул на них обоих пикейное покрывало. Они лежали в блаженном тепле. Его губы касались ее шеи, она слышала и одновременно чувствовала его частое, прерывистое еще дыхание. И подумала: сон.

Она открыла глаза. Серебристо-розовый, бледный, как бы предвечерний свет окутывал комнату предвечерним покоем.

Нежность, нежное касание. Она снова закрыла глаза. Его пальцы бережно выбирали из ее волос заколки и гребни. Наконец освобожденные волосы рассыпались по плечам, упали на лицо. Двумя пальцами он отвел их за уши.

— Чудо, — прошептал он. — Чудо.

Он не торопился. Он не был голоден, не искал быстрого удовлетворения, чтобы тут же провалиться в сон. Она осязала его всей кожей, всей кровью, вместе с которой он с каждым ударом сердца проникал в самые глубины ее женской плоти. Он был жарким шепотом в ее ушах…

Никогда, никогда прежде!

В ней нарастала волна — могучая, как океанский прилив. Она поднималась, чуть опадала и — поднималась опять, еще выше. В голове мелькнула какая-то мысль, тень мысли. Ей показалось, она шепчет — а может, и правда прошептала: «Пожалуйста», — но его губы нашли ее губы и смыли, стерли слово, от него не осталось и следа. Прилив набухал, волна накатывала за волной. И уже ничто, ничто в мире не могло остановить всесокрушающие необоримые валы.

Она проснулась резко, как от толчка. На улице под окнами скулила и скрипела шарманка, «Са-анта-а Лю-ю-чи-ия…» — всхлипнула она напоследок и смолкла. Тишина. Зато застучало, забухало, точно колокол, сердце. Сколько же она здесь пробыла?

Снизу донеслись шаги. Видно, он вышел, не стал ее будить. Ее одежда уже не разбросана на полу, он все поднял, сложил на стуле.

Она медленно оделась. В комнате было очень холодно. Ее колотила дрожь. Дрожащими пальцами она подобрала гребни и заколки, собрала волосы в пучок. Взглянула в зеркало: одна щека красная, на ней след от…

Она вдруг ослабела, снова присела на край канапе и тут же вскочила как ужаленная. Для супружеской кровати нехороша, гожусь только для этой…Жалкая, унизительная кушеточка с цветочным узором, на тебе можно дремать после обеда, можно почитывать книжку, изредка запуская руку в коробку с шоколадками. А она здесь…

Но он не виноват, он ни в чем не виноват. Ты ведь гордишься собственной честностью? Тогда будь справедлива и признай: он не виноват. Женился на другой? О, это совсем иная история…

Как же сумбурны, как путаны мысли. Как гнусно, отвратительно, как…

Пол стоял внизу, у лестницы, она пролетела мимо, не останавливаясь, — к двери.

— Подожди! — закричал он, увидев выражение ее лица. — Анна, ты на меня сердишься?

— Сержусь? Нет. — Только смертельно напугана.

— Анна… Я хочу сказать… Ты самая удивительная, самая великолепная женщина. И еще… Если ты думаешь — короче, я уважаю тебя больше любой женщины из тех, кого я знаю.

— Уважаете меня? После…

— Да! Да! Ты не должна себя казнить. Это было чудесно! Чудесно и естественно. Запомни!

— Естественно! — Голос ее дрогнул. — У меня ребенок, муж…

Он попытался взять ее за руки, но она отшатнулась. Рот ее кривился; готовые хлынуть слезы горели в уголках глаз.

— Ты не причинила им никакого вреда, — мягко сказал Пол.

— О, Боже…

— Ну не надо, ты не должна казниться. И плакать не должна. Анна, я же думал о тебе, помнил о тебе все эти годы. Я так хотел тебя. Когда ты жила здесь, в доме, ты была девочка, ребенок, я не смел до тебя дотронуться…

Нет, это бред, наваждение, ночной кошмар. То, что случилось наверху, не случилось, а привиделось!

— И ты хотела… хотела быть со мной, — совсем тихо сказал Пол. — Я знаю, Анна, дорогая, неужели этого надо стыдиться?

Стыд. Я, Анна Фридман, жена Джозефа, мать Мори. Я это сделала. Четырнадцатого марта, в полдень, я это сделала.

Тошнота прихлынула, заклокотала в горле.

— Я должна идти! Мне надо, надо идти! — Она дергала задвижку, никак не могла справиться с замком.

— Я не отпущу тебя такую! Подожди, сядь на минутку, давай поговорим. Ну, пожалуйста! Прости меня, пожалуйста!..

Она ослепла, оглохла от ужаса.

— Нет, нет! Выпустите! — Замок поддался. Дверь распахнулась. Она оттолкнула его и выскочила на улицу.