Бессонница

— Смотрите-ка, кровь! Вот теперь лечите меня, вы же доктор. У вас есть йод?

— Должен быть.

Пузырек с йодной настойкой я ищу сперва в ванной, а затем в кухне, это дает гостье повод следовать за мной по пятам и таким образом вчерне закончить осмотр моей квартиры. Остается неосмотренной только уборная, и меня сильно подмывает предложить ей заглянуть заодно и туда. Но я все еще держусь.

— А у вас чистенько, — замечает гостья, когда я, заклеив ранку кусочком пластыря, возвращаюсь с ней в горницу. — Кто за вами ухаживает?

— Добрый ангел.

— Вот как! А какого он пола, этот ангел?

— Ангельского.

— Смотрите, каков? — говорит девица кому-то третьему. — Колючий. Не дается в руки. Наверно, хотите походить на строгого профессора, а вы просто злой мальчик. Вам этого никто не говорил?

Я молчу. Она пожимает плечами:

— Странно. Никаких следов женщины. Неужели к вам никогда не приходят женщины?

— Нет, почему же. Очень часто.

— Очень часто? И что же вы с ними делаете?

— Убиваю. А затем заношу на карточку.

— Ну вот, вы опять не хотите говорить серьезно…

— Когда вы приступите к делу, по которому пришли, я буду говорить серьезно.

Догадавшись по моему тону, что все оттяжки исчерпаны, гостья присаживается к столу, открывает портфельчик, и я узнаю завизированные мной машинописные листочки. Прежде чем девица успевает их спрятать, я замечаю паутину карандашных пометок: кто-то правил, подчеркивал и ставил длинные удивленные вопросительные знаки. А наверху — намалеванный жирным фломастером заголовок "В борьбе со смертью".

— Это еще что такое?

— Вам не нравится заголовок?

— Я нахожу его идиотским.

— Почему?

— Потому что я не борюсь со смертью.

— А с чем же вы боретесь?

— Со старостью. Точнее — с преждевременной старостью. И не столько борюсь, сколько пытаюсь разобраться в ее причинах.

— Скромничаете. Вы что же, не хотели бы сделать людей бессмертными?

— Ни в малейшей степени. Бессмертие человечества в его непрерывном обновлении. Если б люди были бессмертны, это было бы трагедией.

— Для кого?

— Для всей планеты и для каждого человека в отдельности. Вспомните легенду об Агасфере — бессмертие было дано ему в наказание. Вы читали "Фауста"?

— Да, конечно, — говорит моя гостья с поспешностью, из которой я заключаю, что оперу она, вероятно, слышала.

— В таком случае вы, наверно, заметили: Фауст просил у черта не бессмертия, а молодости. И кроме того: вам не приходило в голову, что бессмертный человек тоже смертен?

— Ну знаете, это парадокс!

— Парадокс? А вы хорошо представляете, что значит это слово?

— Надеюсь.

— Судя по вашей осудительной интонации — не очень. Парадокс — истина. Не сразу распознаваемая. Истина, похожая на ложь. У парадокса есть могущественный антипод — софизм. Ложь, похожая на истину. Мы с легкостью проглатываем софизмы, но настораживаемся, почуяв запах парадокса. А парадокс самый безобидный: для того, чтоб быть по-настоящему бессмертным, человек должен обладать не существующей в природе механической прочностью, не гореть в огне, не тонуть в воде и не поддаваться жесткому радиоизлучению. Вам нажужжали в уши про американские секвойи, которые, видите ли, живут сотни лет, но при этом почему-то забывают, что секвойи также подвержены стихийным бедствиям, а главное, их так же можно спилить, как и любое другое дерево. Всякая смерть печальна, но когда умирает глубокий старик или старуха, мы говорим — они умерли естественной смертью, и это умеряет нашу печаль. Ужасно, когда умирает молодое существо, мы называем такую смерть преждевременной, трагической. Теперь представьте себе на минуту ужас гибели человека, теоретически бессмертного, ужас расставания с вечной жизнью… Моего воображения на это не хватает.

Вид у моей гостьи несколько растерянный.

— Мне трудно с вами спорить, — бормочет она. — Но наш главный очень просил вас смягчить свою точку зрения…

— На что именно?

— На бессмертие.

— Почему?

— Видите ли, один академик, забыла фамилию, но это неважно, он очень крупный ученый и даже президент чего-то там, он считает…

— Прекрасно. Если ваш главный так жаждет бессмертия, пусть возьмет интервью у этого академика.

— Не надо быть злюкой. И пессимистом. Сейчас вы скажете, что я не понимаю, что значит это слово, но я, честное слово, догадываюсь.

— И вам нравятся оптимисты.

— Нравятся. В позапрошлом году у нас в редакции был "круглый стол" и на нем выступал молодой ученый — кстати, он из вашего Института — и очень всем понравился. Он говорил, что в самое ближайшее время продолжительность человеческой жизни можно будет увеличить в два и даже в два с половиной раза.

— Вдовин?

— Вдовин. Вы знаете Вдовина? Правда талантливый?

— Талантливый? Скорее много обещающий.

Она смотрит на меня подозрительно.

— Это одно слово или два?

— Два.

— Ну как же вы не язва? А вы что — совсем в это не верите?

— Я уверен лишь в одном: мы с Вдовиным умрем гораздо раньше, чем это удастся проверить.

— Я не знала, что вы такой сердитый.

— Я не сердитый, я очень занятой. Что от меня еще нужно вашему главному?

— Он просил передать вам, что не понимает…

— Допускаю. Но при чем тут я?