Бессонница

Ещё можно включить «For the good times» Криса Кристофферсона, только не в классическом исполнении семидесятого года, где он поёт как-то уж слишком мягко, протяжно, а с альбома «The Austin Sessions», записанного двадцать девять лет спустя, – там больше зрелости, да и голос Матраки Берг звучит на удивление уместно. Слушаешь, и уже трудно сдерживать слёзы, потому что это тоже очень грустная песня, хотя и счастливая. Да я и не сдерживаюсь, потому что Эшли совсем не пугается, если я плачу от музыки, – не отстраняется, не называет меня чудаком, а порой сама начинает тихо плакать, потому что чувствует то же, что и я. В такие минуты мне кажется, что я оплакиваю жизнь, которой у меня никогда не будет. Хотя это глупо, ведь мне всего девятнадцать, но я-то понимаю, что при всём желании уже ничего не изменить.

Сказал Эшли, что «Love’s been good to me» очень простая, прозрачная песня, однако на русский её не перевести, потому что у русского не хватит для этого гибкости. Просто у нас глаголы так не работают.

She could smile away the thunder,

Kiss away the rain[5].

Очень просто и поэтично. Когда я слышу эти строки, каждый раз чувствую дрожь, до того красиво это написано. А если перевести на русский, то всё прозвучит как-то пошло, слишком буквально. А ведь эти строчки едва ли не главные, вместе с другими:

She could laugh away the dark clouds,

Cry away the snow[6].

Когда ты их слышишь, понимаешь, что Маккьюэн действительно любил, что это не была какая-то там влюблённость или просто забава, потому что так можно написать, только если по-настоящему любишь. И нельзя не заплакать, когда он поёт, что не жалеет о том, что любовь прошла. Он просто радуется, что она у него была. И теперь ему не страшно умирать.

– Ты будешь обо мне так же вспоминать? – спросила Эшли.

Я не ожидал этого, потому что мы никогда не говорили о том, что чувствуем, мне казалось, что об этом и говорить не надо, всё и так очевидно, но вопрос прозвучал так естественно, так легко, и я честно сказал, что буду. И это было больше, чем признание в любви. Гораздо больше. И ведь я сказал правду. Эшли тогда сидела в кресле, я – на полу, и мы даже не смотрели друг на друга, а казалось, что мы обнимаемся. Я не знал, что так бывает.

Больше мы об этом не говорили. Эшли готовилась к занятиям, я читал книги, продумывал новое эссе для её дедушки, а иногда ложился на пол. Просто лежал рядом со стулом Эш, и мне было хорошо. Смотрел на неё или дремал. Иногда она опускала на меня взгляд, улыбалась мне или говорила что-нибудь незначительное вроде: «Нужно будет сегодня лечь пораньше» или «Поехали в молл, Крис хочет купить себе новые джинсы», и я был рад, что она не говорит ничего серьёзного, ни о чём не спрашивает – позволяет лежать на полу перед её стулом и смотреть на неё.

Для нового эссе я выбрал одну из зарисовок Ван Гога, и Эшли одобрила мой выбор. И я начал говорить о профессоре Джей, о том, как хорошо, что мне попался именно такой преподаватель, а Эшли вдруг загрустила. И это уже не в первый раз. Я давно заметил: когда речь заходит о её дедушке, Эш начинает грустить. Я спросил её, почему так происходит, а Эшли сказала, что дедушка трогал её, когда она была маленькой. Сказала просто, без надрыва или слёз, – так, будто опять говорила что-то совсем незначительное. Сказала, что дедушка завязывал ей глаза и трогал её, а потом об этом узнали родители и был большой скандал, после которого папа Эшли от них ушёл, потому что он хотел всё передать полиции, а мама Эшли слишком любила своего отца и даже отказалась сводить Эш к психологу.

– Мы как-то помирились. Дедушка стал иногда заглядывать к нам. Я ведь поначалу и не знала, что это плохо – то, что он меня трогал. Может, вообще забыла бы об этом, если б не все эти разборки. А потом я увидела, что дедушка страдает, что он чувствует себя виноватым, и стала думать, что всё-таки это важно и плохо – то, что он позволял себе такое.

Я растерянно посмотрел на Эшли. Не знал, что сказать в ответ. Только вспомнил длинные холёные ногти профессора Джей. Я понял, что уже никогда не приду на его занятия. И не буду показывать ему новое эссе. И на письма не буду отвечать. Он иногда делал рассылку на университетские адреса студентов и теперь наверняка поинтересуется, куда я пропал. А я не отвечу. И не поздороваюсь, если увижу где-нибудь в кампусе, потому что сразу буду думать о его ногтях и о том, как он трогал Эшли, когда она была маленькой.

– Дедушка помог мне получить скидку в университете. Я даже думала, что у нас опять всё будет хорошо, что мама его окончательно простит. Ведь с тех пор мы ни разу вместе не отмечали ни День благодарения, ни Рождество, да и вообще виделись редко. А два года назад я была у него в квартире. Сама не знаю, как так получилось, но я стала копаться в его столе. Даже не помню, что там искала. Наверное, думала, найду что-нибудь важное – нечто такое, что объяснит, почему дедушка так со мной поступил. А нашла фотографии.