[181] По указанию историка философии И. И. Евлампиева, «представление о том, что в человеке Бог раскрывает себя, впервые наиболее очевидно проявилось в немецкой мистике, впервые у Мейстера (Иоганна) Экхарта», в учении которого Бог «полностью „антрополо- гизируется" в том смысле, что никакого Бога (в любом возможном смысле) невозможно ни представить, ни описывать вне человека, человек — это абсолютное поле для полагания любых возможных смыслов»
Я ношу образ Божий: когда Он захочет Себя увидеть, Это случится только во мне или в том, кто мне подобен.
(цит. по:
Ты смотришь в небеса? Иль ты забыл о том, Что бог — не в небесах, а здесь, в тебе самом? Бог жив, пока я жив, в себе его храня. Я без него ничто, но что он без меня?! (Слово скорби и утешения: Немецкая поэзия времен Тридцатилетней войны. М., 1963. С. 79). Приведенные строки Силезиуса также важны для уяснения историко-философской перспективы, в контексте которой необходимо рассматривать религиозно-философскую позицию Кириллова.
[182] В книге «К истории религии и философии в Германии» (1834), опубликованной с некоторыми купюрами в журнале братьев Достоевских «Эпоха» (1864. № 1-3), Г. Гейне писал: «„Великий язычник" — таково прозвище, данное Гете в Германии. Но это прозвище подходит не вполне. Язычество Гете удивительно модернизировано. Его могучая языческая натура проявляется в отчетливом, зорком схватывании всех внешних черт, всех красок и образов; однако христианство в то же время одарило его более глубоким пониманием; несмотря на его упорное сопротивление, христианство посвятило его в тайны мира духов, он причастился крови Христовой и оттого стал понимать сокровеннейшие голоса природы <.>. Замечательно, как у Гете эта языческая его природа была проникнута нашей современнейшей сентиментальностью, как в античном мраморе бился пульс нового времени и как он сочувствовал страданиям юного Вертера с такой же силой, как и восторгам древнегреческого бога. Таким образом пантеизм Гете весьма отличается от языческого» (
[183] Смягченная версия суждения, зафиксированного в подготовительных материалах в варианте: «Христос не понял женщину» (Т. 11. С. 65). Высказывалось мнение (см.: Т. 12. С. 288-289, примеч.), что здесь имеется в виду роман Ж. Санд «Лелия», существующий в двух качественно различных редакциях (1833, 1839). В России этот роман был запрещен цензурой, его перевод был напечатан лишь в 1897 г. Приведенное суждение принадлежит герою, и его неправомочно рассматривать как оценку самого Достоевского, утверждавшего, что «Жорж Занд была, может быть, одною из самых полных исповедниц Христовых, сама не зная о том» (Т. 23. С. 37). В специальном обобщающем исследовании Е. И. Кийко
[184] В знаменитом письме Гоголю из Зальцбрунна от 3/15 июля 1847 г. Белинский, настаивая, что русский народ — «по натуре своей глубоко атеистический народ», в частности, писал: «В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности. Суеверие проходит с успехами цивилизации; но религиозность часто уживается с ними: живой пример Франция, где и теперь много искренних, фанатических католиков между людьми просвещенными и образованными и где многие, отложившись от христианства, всё еще упорно стоят за какого-то бога. Русский народ не таков: мистическая экзальтация вовсе не в его натуре; у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме»
[185] Между нами говоря (фр.).
[186] Неуклюжая контаминация двух фразеологизмов: «Промеж пальцев проскочило (прозевал)» и «Сквозь пальцы смотреть (потакать, поблажать)»