Без аккомпанемента

Бывало, что она подсаживалась к нам с Джули и слушала нашу дурацкую болтовню, глядя на нас сонными глазами. Несдержанная на язык Джули иногда говорила ей: «Ты прямо как какая-то рептилия», — но Рэйко никак на это не реагировала, только слегка улыбалась и спрашивала: «Правда?»

Сравнение с рептилией было не то чтобы совсем в точку, но и не очень далеко от истины. Рэйко обладала какой-то животной интуицией. И эта интуиция, видимо, и подсказала ей, что я являюсь тем самым собеседником, которому можно открыть самые сокровенные тайны.

В общем, как-то по окончании летних каникул, в самом начале второго триместра[17], после уроков мы задержались в пустом кабинете географии, где она поведала мне свою историю.

— Ты знаешь, что такое Гиминал? — спросила она.

— Да, — ответила я. — Это, кажется, снотворное?

— Ты его когда-нибудь жевала?

— Нет. И даже не пила.

— Ну да. Зачем оно тебе нужно…

Я промолчала. В голосе Рэйко чувствовались мрачные нотки. Из окна кабинета географии виднелся теннисный корт, по которому бегали фигурки девочек, играющих в софт-теннис[18]. Ожидая, пока Рэйко продолжит разговор, я наблюдала за белым мячиком, вычерчивающим в воздухе правильную кривую.

— Это лекарство, если его долго жевать, становится сладким. Странно, правда? — через некоторое время вновь заговорила Рэйко. — Набьешь его в рот побольше и начинаешь хрустеть. И оно становится сладким. Совсем оно не горькое… Ну просто нисколечки не горькое.

— У тебя что, бессонница?

— Ха-ха, — слабым голосом засмеялась Рэйко. — Ты такой чистый человек, Кёко. Это лекарство помогает от многих недугов. Могу рассказать для общего развития. Например, оно помогает, если ты хочешь уснуть и больше никогда не просыпаться, или если хочешь забыть обо всем на свете. Не желаешь разок попробовать?

Рэйко довольно часто употребляла фразы, вроде «не желаешь ли разок попробовать», «в добрый час» или «не попытаться ли тебе сделать то-то и то-то». Все это произносилось на манер страдающих апатией героинь, коими пестрят романы, описывающие буржуазный декаданс, однако в устах Рэйко эти слова звучали совсем не пошло. Хихикнув, Рэйко добавила:

— Впрочем, ты, Кёко, вряд ли когда-нибудь хотела уснуть и не просыпаться. Ты всегда такая бойкая.

— Ты хотела покончить с собой, наевшись Гиминала?

— А чему ты так удивляешься? Разве девочки, которых откачали после неудачной попытки самоубийства, в наше время редкость?

— Но когда? Когда ты это сделала?

— Во время летних каникул. Вечером одного очень жаркого и тоскливого дня. Но когда я все-таки открыла глаза, то увидела рядом с собой отца. А за ним стояла мать и горько рыдала. Во рту был неприятный привкус, просто ужасно воняло. Потом подошла медсестра и очень сердито сказала, что она сделала мне в животе полную уборку. И еще сказала, чтобы я больше не вздумала забивать желудок всякой дрянью. А я рассмеялась. Представляешь, взяла и рассмеялась! Разве это не смешно? Я как представила, что в моем желудке делали уборку! Пылесосом!

Рэйко улыбнулась, но было видно, что ей совсем не весело.

— А из-за чего ты так? — осторожно спросила я.

— Ну, понимаешь, — ответила Рэйко таким тоном, будто речь шла о ком-то другом, — скучно было, очень. Так скучно, что вдруг захотелось умереть.

Я подумала, что там не иначе кроется какая-то другая, более важная причина, но дальше расспрашивать не стала. Мы снова стали наблюдать за белым мячиком на теннисном корте. Ветер, задувавший через раскрытое окно, приносил с собой прохладу ранней осени.

— Сейчас ты уже нормально себя чувствуешь? — спросила я. Рэйко утвердительно кивнула.

— Аппетит хороший?

— Хороший. Да уже почти все прошло.

— Ну и замечательно.

Глядя на меня, Рэйко улыбнулась своими всегда немного сонными глазами.

После того разговора Рэйко очень быстро сблизилась со мной и с Джули. Я никогда не возвращалась к теме неудавшегося самоубийства, и Рэйко тоже больше об этом не говорила. Время от времени она с ужасно понурым видом погружалась вдруг в глубокую задумчивость. В такие моменты она даже не отвечала на обращенные к ней вопросы, а лишь хмуро отводила взгляд. Но проходило два-три дня, и Рэйко снова возвращалась в свое обычное состояние.

Она любила шансон, французское кино и размышления о суициде, а еще иногда писала очень красивые декадентские стихи. По развитию она должна была идти на несколько шагов впереди меня, и похоже, что в личной жизни так оно и было. Вот только никаких подробностей этой личной жизни Рэйко никогда не выкладывала. Порой, беседуя с ней с глазу на глаз, в особенности, когда разговор начинал касаться чересчур интимных сфер, я ощущала, какими ничего не значащими становились ее реплики — подобно облачкам, на которых в комиксах пишут прямую речь героев, они всплывали и тут же исчезали. По-видимому, это была придуманная ею стратегия ведения беседы, которая позволяла проводить линию между ней и собеседником. На самом деле она была просто наивной девочкой — гораздо более ранимой и гораздо более нуждающейся в защите, чем кто-либо другой.