Без единого свидетеля

– Он держится, – сказал Уинстон.

– Я могу как-то помочь?

Барбара достала из сумки заключение о возможном характере и внешности серийного убийцы, составленное Робсоном. Она спросила:

– Вы позволите? – указывая на аккуратный стол из хрома и стекла, который стоял в обеденной зоне, в некотором отдалении от мойки.

– Конечно, – сказал Робсон.

Она положила заключение на стол и выдвинула стул.

– Вы к нам не присоединитесь? – поинтересовалась она.

– Если вы не против, я бы продолжил мыть посуду, – ответил Робсон.

Барбара обменялась взглядами с Нкатой, который усаживался рядом с ней за стол. Тот едва заметно шевельнул плечом. Она ответила Робсону:

– Ладно. Мы поговорим с вами отсюда.

Когда они расселись, беседу продолжил Уинстон.

– Мы тут перечитали разок-другой ваше заключение, – сказал он Робсону, который вернулся к чистке кастрюли, извлеченной из сугроба мыльной пены. Психолог был одет в вязаный кардиган, но почему-то не позаботился о том, чтобы закатать рукава, поэтому там, где перчатки заканчивались, шерстяная ткань намокла и тяжело провисла. – И еще я просмотрел записи босса. Обнаружились кое-какие противоречия, которые мы и пришли с вами обсудить.

– Что за противоречия?

Лицо Робсона блестело, но Барбара отнесла это на счет поднимающегося от мойки пара.

– Пожалуй, я бы начал вот с какого вопроса, – сказал Нката. – Почему вы определили возраст серийного убийцы как двадцать пять – тридцать пять лет?

– С точки зрения статистики… – начал Робсон, но Нката перебил его.

– Давайте оставим статистику в стороне. Вот, к примеру, Уэсты не укладываются в эту графу статистических данных. И графа эта далеко не единственная.

– Предположения о характере убийцы никогда не дадут вам стопроцентной точности, сержант, – сказал Робсон. – Но если мой анализ вызывает у вас сомнения, то обратитесь к кому-нибудь другому. Пригласите американца, кого-нибудь из ФБР. Я готов поспорить, что результат – их заключение – почти дословно совпадет с моим.

– Но вот это заключение… – Нката показал на документ, лежащий на столе, и Барбара подвинула листки к нему. – У нас ведь есть только одно – ваше слово, что оно более или менее достоверно. Правильно?

Очки Робсона блеснули под лампочкой подсветки, когда он вопросительно смотрел на обоих полицейских.

– Я просто интерпретировал данные ваших же отчетов. И зачем мне писать в заключении что-либо, кроме правды?

– А вот это, – сказал Нката, подняв указательный палец, чтобы подчеркнуть свои слова, – очень хороший вопрос.

Робсон снова принялся натирать бок кастрюли, хотя по виду она была не настолько закопченной, чтобы так стараться.

Барбара спросила его:

– Почему вы не хотите присесть рядом с нами, доктор Робсон? Нам было бы проще общаться.

– Мне нужно помыть… – проговорил он.

– Ну да, это понятно. Только одного в толк не возьму: отчего у вас столько грязной посуды? Вы же один живете? Что вы такого готовили на ужин?

– Признаюсь: я не каждый день мою посуду.

– На мой взгляд, этими кастрюлями вообще не пользовались. Снимите перчатки и сядьте за стол, пожалуйста. – Барбара обернулась к Нкате: – Ты когда-нибудь видел, чтобы мужчина мыл посуду в резиновых перчатках, Уинни? Дамы – да, иногда надевают. Даже я иногда надеваю, будучи дамой. Надо же беречь маникюр, и все такое. Но мужчины? Им-то зачем?.. Ага. Спасибо, доктор Робсон. Так гораздо приятнее.

– Я берегу от воды порез, – сказал Робсон. – Это не противозаконно, я надеюсь?

– Он порезался, – сказала Барбара Нкате. – Как это случилось, доктор Робсон?

– Что?

– Как вы порезались? Позвольте-ка нам взглянуть, кстати. Сержант Нката, между прочим, почти что эксперт по порезам, как вы и сами, наверное, догадались по его лицу. Свой порез он заработал… Как ты его заработал, Уинни?

– В драке, – ответил Нката. – Ножевой. То есть у меня был нож. А у того парня бритва.

– Ой, вот больно-то было! – воскликнула Барбара и снова повернулась к Робсону: – Так как, вы говорите, порезались?

– Я не говорил. И по-моему, вас это не должно касаться.

– Ну, вряд ли вы поранились, подрезая на зиму розы, потому что сезон не совсем подходящий для этого, верно? Значит, было что-то другое. Что?

Робсон ничего не говорил, но теперь, когда он сидел за столом без резиновых перчаток, его руки оказались на виду. То, что он называл порезом, на самом деле было царапиной, и даже не одной. Судя по розовой новой коже, царапины были глубокими и, вероятно, инфицированными, однако дело шло на поправку.

– Не могу понять, доктор Робсон, почему вы отказываетесь ответить на такой простой вопрос? – спросила Барбара. – Что происходит? Язык проглотили?

Робсон облизнул губы. Он снял очки и протер их тряпочкой, которую достал из кармана. Психолога никак нельзя было назвать глупцом. Как минимум, он чему-то научился, пока общался с психически нездоровыми преступниками.

– Понимаете ли, – подхватил эстафету Нката, – мы с констеблем так смотрим на дело: заключение ваше может быть полной лажей, и нам приходится полагаться только на ваше слово, что это не так.

– Как я уже говорил, если мне вы не доверяете…