Без иллюзий

Саша, Александр Михайлович, с самого начала их знакомства вызывал у Михаила одновременно и достаточно определенную отчужденность, и достаточно явный интерес. В нем, в его натуре, плотно сплелись два человека: холодный любопытный наблюдатель поведения других людей в разных ситуациях, и лицо, наделенное аналитическими и творческими способностями, которое как будто искало для себя область серьезного самовложения в созидательную сферу – прежде всего для собственной души, но, как казалось Михаилу, так и не нашло. Саша был хорошим математиком, пожалуй, даже очень хорошим. Учение на мехмате МГУ давалось ему легко, может быть, даже легче, чем многочисленные романы, потому что каждая отдельно взятая женщина, с которой он сближался, въезжала в него сильнее, чем он в нее. Для кого-то из этих женщин прекращение связи с Сашей значило не очень много, для других это становилось драмой, тогда как для него это было всего лишь эпизодом получения острых удовольствий, но еще больше – способом обогащения опыта обращения с существами, созданными для услаждения мужчин, законно претендующих на неотразимость. Он все накапливал и накапливал этот опыт, даже будучи женатым по любви. Что Михаилу совершенно не нравилось в Саше, так это то, что он не желал держать язык за зубами и мог откровенничать насчет своих сексуальных подвигов и наблюдений даже с не очень близко знакомыми людьми, к числу которых Михаил с полным правом относил и себя. Платить таким образом женщинам, искренне отдававшимся ему, было и вовсе недостойно. Но он спокойно, как шмель, перепархивал с цветка на цветок, исполнив обряд оплодотворения в том или ином стиле, в каком побуждало его к этому любопытство и занимательность, не испытывая при этом никаких сожалений от расставания – цветков вон сколько! Целое поле! – а он такой всего лишь один – единственный, с чьими интересами и устремлениями ему надо считаться. Другие мужчины тоже имели право вести себя так же, как он – это пожалуйста, но о них, как о партнерах тех женщин, с которыми у него была связь, ему совершенно не было надобности заботиться – так же, как и об интересах самих женщин, которых он успел было осчастливить. Бонвиванская жизнь настолько вовлекла его в себя почти со всеми потрохами, что не только его друзья, но даже насмешливо относящиеся к нему сотрудницы считали его поведение естественным следствием его духовного устройства – пусть небеспорочного, но истинного и непритворного, как вдруг, уже год или даже больше проработав буквально бок о бок рядом с Ламарой Ефремовой, он вдруг открыл на нее глаза и неожиданно для самого себя заболел настоящей любовью – со страданиями, с перенесением неудобств и даже унижений ради сохранения высокого чувства высшей привязанности, с не столь уж частыми случаями получения радости, тем более – блаженства. Завоевать Ламару оказалось непросто. Во-первых, потому что она видела и слышала, как Сашка Вайсфельд обращается с женщинами. Во-вторых, потому что она была требовательной дамой, причем требовательной сразу в нескольких разных аспектах: за ней должны активно и красиво ухаживать; серьезный претендент на ее руку и сердце должен был убедить ее, что сумеет обеспечить ей достойный образ жизни; наконец, она должна была получить убедительные доказательства того, что ухажер не просто пытается достичь победы над женщиной любой ценой, не ограничивая себя ради этого в расходах, а действительно желает жениться и все свое достояние готов сложить к ее ногам.

Саша, привыкший одерживать победы одним кавалерийским наскоком, понял, что старая тактика ему не поможет, и вынужден был принять стратегическое решение совсем иного рода: взять требования Ламары за основу и последовательно доказывать ей, что он вполне способен соответствовать им и соответствует им на самом деле, потому что он любит ее, возможно – до умопомрачения. Вот это уже могло заинтересовать Ламару, да и сам Вайсфельд был молод, умен, спортивен и хорош. В общем, попробовать стоило.