Без маски

— А «круглоголовые» покинули Ламберта, когда выяснилось, что у него нет денег, чтобы заплатить им, — продолжала Велвет. — Причем некоторые из них переметнулись к Монку. Войдя в Лондон, Монк стал главнокомандующим и, по сути, диктатором всей Англии. Однако он объявил о выборах в новый парламент, хотя не мог не знать, что это будет самый роялистский парламент за последние десятилетия. Чрезвычайно глупо с его стороны, вы не находите?

— А может, он, напротив, поступил очень умно? — пробормотал мистер Берк. — Говорят, он проницателен и хитер как лис.

— Как бы то ни было, я велю достать с чердака и повесить в доме гобелены с изображением льва и единорога, не говоря уже о портретах Стюартов. Сейчас роялистам стало куда легче дышать, особенно землевладельцам.

— Мой отец, брат Генри и все другие изгнанники тоже скоро вернутся в страну! — объявила Велвет с ликованием в голосе.

— А мой сын, граф Девоншир, сможет вернуться со всей своей семьей в дом предков в Чатсворте. Это, без сомнения, один из самых великолепных домов в Англии. При правлении «круглоголовых» сохранить его в собственности семейства Кавендиш стоило немалых трудов.

— Я уверена, король вернет Ноттингем и Болсовер моему отцу, а брату Генри отдаст Уэлбек-Эбби.

— Очень надеюсь, что даже если это произойдет, ты не сбежишь от нас куда-нибудь на север? Королевский двор — вот лучшее место для красивых леди благородного происхождения.

— Разве я могу покинуть Лондон в такие удивительные времена? Магазины, моды, традиции, люди — буквально все самым волшебным образом изменится.

— Да, после десяти лет жизни под властью пуритан лондонцы от радости просто с ума сойдут!

— Да, несомненно, — закивал мистер Берк. — Но улицы, поверьте, будут не менее опасны для леди, путешествующих в одиночестве.

— Не напоминайте, пожалуйста, нам о том случае, мистер Берк. После того недоброй памяти дня, когда мы оказались в центре бушующей толпы, мы вели себя очень хорошо и сидели на Бишопсгейт почти безвыездно, — проворчала графиня.

— Мы принимаем ваше предупреждение к сведению, мистер Берк, но позвольте вам напомнить, что протекторы нынче не в моде, — со смехом проговорила Велвет. — Так что теперь мы с нетерпением будем ждать, когда королевский двор снова обоснуется в Лондоне. Жаль только, что принцесса Минетти к нам не вернется! — Велвет получила от своей подруги поразившее ее письмо, из которого явствовало, что Минетти отправляется в Париж, чтобы выйти замуж за младшего брата короля Франции (это был политический брак, устроенный ее матерью). — Но как бы то ни было, она будет жить во дворце в окружении роскоши, так что за нее можно только порадоваться.

Велвет приложила руку к груди, пытаясь унять сердцебиение, потом воскликнула:

— Ах, послушайте!.. Опять звонят во все колокола! Боже, как же мне не терпится снова увидеть Карла Стюарта!

Грейстил Монтгомери, сидевший в своем кабинете на Солсбери-Корт, взял со стола газету и, еще раз прочитав Декларацию Бреды, написанную Карлом Стюартом, едва заметно улыбнулся.

Это было написано для того, чтобы ободрить нацию и напомнить людям о монархических традициях.

В декларации говорилось, что ход событий меняется не волею случая и не сам по себе, но исключительно благодаря провидению. Так что Реставрация — не дело рук человеческих, но акт Божий. Вера, примирение и традиция обеспечат порядок в государстве. Карл предлагал полное прощение всем недругам дома Стюартов, за исключением тех, кого парламент сочтет недостойным этого.

Тут послышался перезвон колоколов в церкви Сент-Брайдз, и Грейстил сразу же подумал о Велвет.

— Сегодня утром она пребывает в состоянии счастья, сходном с экстазом, — пробормотал он со вздохом.

Через несколько минут принесли почту, и Грейстил первым делом вскрыл письмо с печатью своего отца. Читая то, о чем ему писал управляющий, он все больше хмурился.

«Лорд Монтгомери!

С прискорбием довожу до вашего сведения, что граф Эглинтон получил тяжелую травму, упав с лошади во время визита на ферму одного своего арендатора. По причине травмы, а также в связи с тем, что близится весенняя стрижка, милорд требует, чтобы вы вернулись домой со всей возможной поспешностью».

Грейстил обратил внимание на то, что стоявшая в конце послания отцовская подпись нацарапана такой слабой и нетвердой рукой, что ее почти невозможно было разобрать.

Поднявшись из-за стола, лорд Монтгомери собрался в считанные минуты; он решил, что должен непременно навестить отца.

Граф Эглинтон, лежавший на своей массивной кровати с высоким пологом, не скрыл облегчения, увидев входившего в его спальню сына.

— Как вы чувствуете себя, отец?

Он впервые в жизни выглядел больным.

— Плохо, очень плохо… — пробормотал граф.