Без названия

Четверо суток!.. Он подумал об этом так, словно четверо суток равнялись вечности. Что ж, они будут ждать, ждать... "Де твоето момиче?.." - пароль всплыл перед ним огненными буквами. Он произнесет пароль, и тот старикашка-сторож ответит: "Легна сп вече, аго". Так будет. Совсем скоро, когда они со Шкляром выберутся на берег... Он посмотрел на Сеню-Сенечку. Шкляр, казалось, дремал. Ну и пусть... Нечаев направил торпеду к скале, которая темнела впереди.

У скалы они сорвали с себя маски, сняли комбинезоны и тяжелые башмаки. Все доспехи вместе с торпедой надо было пустить ко дну. Согласно приказу.

Это отняло немало времени. Снаряжение привязали к торпеде. Когда она скрылась под водой - место было глубокое - Нечаев и Сеня-Сенечка пустились вплавь. До берега от скалы было метров шестьсот, не меньше.

Вдруг в той стороне, в которой был порт, небо вспыхнуло, поднялось высоко, а потом сразу провисло, став дымно-красным. Там взметнулся высокий огненный столб. И только потом уже один за другим раздались два взрыва.

Перевернувшись на спину, Шкляр спросил:

- А второй откуда?

- Гришкина работа, - ответил Нечаев, который плыл рядом. - Жалко ребят.

- Погоди... Ты погоди их хоронить, - хрипло сказал Шкляр.

9

На берегу крепко, первобытно пахло водорослями. Он был пустынен. Узкая полоска песка белела в ночи ледяным припаем. За нею громоздились тяжелые глыбы камней.

Ночь уже холодела, и камни были влажными, скользкими. В темноте они отливали холодным мертвым блеском.

Выбравшись из воды (волны сносили обратно в море), Нечаев пригнулся и побежал к этим камням. Глухая темнота, которая залегла между скалами, одновременно и страшила и притягивала его. Что в ней? Она могла в любую минуту ударить в лицо огнем, но могла и мягко укрыть от опасности, тогда как на светлом песке ты был совсем беззащитен.

Он сжимал рукоятку ножа. Это было единственное оружие, которое он имел при себе.

Ноги вязли в песке. Бежать было трудно.

А темнота шелестела осыпями, трещала палым листом... Но эти звуки почему-то не сливались в широкий просторный шум, как это бывает, скажем, в глубине леса. Здесь, на чужом берегу, каждый шорох, каждый тревожный хруст существовал как бы сам по себе и оттого слышался громко, отчетливо. И было такое чувство, будто эти жесткие звуки продирают по коже.

Но тут же он подумал, что это просто холод, что это ветер студит спину и грудь. Они со Шкляром слишком долго пробыли в осенней воде, слишком долго.

Добравшись до камней, он опустился на колени, чтобы отдышаться. И тут почувствовал за спиной пустоту. Шкляр!.. Вздрогнув от неожиданности, Нечаев заставил себя оглянуться. Сени-Сенечки не было. Шкляр!..

За песчаной полоской лежала беспредельная пустынность моря.

Он готов был закричать. Тревога захлестнула его, накрыла с головой и швырнула на землю. Оказалось, он стал снова спускаться к морю. Шкляр!.. Его ноги, не находя опоры, срывались с камней. Он разодрал их в кровь, не чувствуя боли. Шкляр!..

Только бы не остаться одному. Шкляр! Шкляр! Шкляр!..

Он прыгнул с камня на песок и тут, у самой кромки воды, увидел Сеню-Сенечку. Тот сидел на корточках и, казалось, что-то искал. Нашел время!..

- Ты что?..

- Следы... - пробормотал Сеня-Сенечка, не поворачивая головы.

Теперь и Нечаев их увидел. Следы были отчетливые, глубокие. Подумалось: "Теперь хана!.." Но когда он нагнулся, у него сразу отлегло от сердца. То были их собственные следы.

- Знаю, что наши... Но все-равно, - Сеня-Сенечка продолжал разравнивать песок.

- Брось, их смоет волна.

- Нельзя. Могут обнаружить.

- Тогда быстрее. Я помогу...

Сеня-Сенечка не ответил. Он привык все делать обстоятельно. Вот теперь, кажется, действительно все... Он прыгнул на камень.

Они стали подниматься в гору. Медленно, цепляясь за кустарники и корневища. Подъем был крут, почти отвесен.

Потом, выбравшись из расселины, они поползли к винограднику. Твердая земля была в трещинах. На ней вкривь и вкось стояли деревянные столбики, поддерживавшие ржавую проволоку, которая, раскачиваясь на ветру, слабо, невнятно гудела.

Подняв голову, Нечаев огляделся.

Море, шумевшее внизу, под обрывом, звало его обратно: вернись!.. Даже здесь, в сотнях миль от дома, оно оставалось все тем же ласковым и добрым Черным морем, которое он знал и любил с детства. Темное, зыбкое, оно даже в штормовую погоду было его союзником и другом, тогда как каменистая земля, на которой он сейчас лежал, была ему чужой, враждебной. Даже запах у нее был какой-то незнакомый, резкий... Память подсказала ему, что самое скудное степное побережье где-нибудь под Одессой или Херсоном и то трогательно пахнет чебрецом и полынью. Не то что здесь. Те нежные, щемяще-грустные вздохи земли были для него родными, понятными. Только сейчас он понял это.