Без названия

И все чудовищнее вырисовывалась фигура тренера-убийцы.

Не стану утомлять вас цитированием дневника Джона Крэнстона, приведу лишь его последнюю запись, сделанную, видимо, накануне гибели:

"...все кончено... прощай, жизнь, честолюбивые планы, прощай, Джейн, моя единственная, моя любимая. Я слишком хотел скорости и делал все, чтобы добиться ее, бассейн заменил мне и родной дом, и улыбку любимой, я отодвигал их в будущее, не зная, что собственными руками перерезал трос, на котором висел над пропастью. Дон Маккинли... честно говоря, я не слишком на него в обиде: своим непомерным честолюбием я разрешил ему взять власть над собой...

Я давно чувствовал боль в боку, но не обращал на нее особого внимания. Слова врача, сказанные несколько минут назад, потрясли меня: "Вам, мистер Крэнстон, нужно немедленно обследоваться в онкологической клинике. Немедленно! Я говорю это вам, нарушая врачебную этику, но времени у вас в обрез. Вы можете безнадежно опоздать!" Ты можешь представить себе, Джейн, что чувствовал я в тот миг?! Я, еще десяток минут назад пребывавший в эйфорическом состоянии перед завтрашним стартом, которого ждал, как самого светлого и великого в моей жизни праздника, вдруг утратил все...

Я нашел Дона и заставил его сесть со мной в машину. Мы отъехали от олимпийской деревни и остановились на обочине. Нас никто не мог услышать. Я спросил: "Дон, чем ты меня снабжал эти годы? Что за пилюли ты мне давал?" Он попытался взять надо мной верх, но я вытащил гаечный ключ и пообещал размозжить ему голову. Дон понял, что я не шучу. Он признался, что пилюли были экспериментальными, их предложил ему мистер Префонтейн, твой отец, Джейн. Твой отец! Дон умолял молчать. Говорил, что еще не все потеряно и меня вылечат. Обещал четверть миллиона за молчание, потому что "таблетки Крэнстона" уже лежали на складах. "Ты проплывешь завтра и станешь великим Крэнстоном! - юлил Дон. - Обещаю тебе, что ты проплывешь так, как никто и никогда! А потом сойдешь с арены. Мистер Префонтейн предоставит тебе лучших врачей, и ты будешь здоров!" Тогда я и понял окончательно, что обречен...

"Ты согласен, согласен?" - пытал он меня. Я сказал "да".

Я высадил Маккинли у олимпийской деревни. Я знал, что буду делать дальше. Прощай, Джейн!

Встречусь с твоим отцом и скажу ему, что думаю о таких, как он.

Отправляю этот дневник тебе, Джейн. Хочу, чтобы ты поняла меня.

Если со мной что-то случится, разыщи моего друга журналиста Олега Романько в пресс-центре Игр и скажи ему, пусть он не думает обо мне плохо. Я искренне любил спорт!"

Остальное я узнал от сержанта Лавуазье: как Крэнстон встретился с отцом Джейн, мистером Префонтейном, как попытался застрелить его, и как его придушили телохранители миллионера, и как они же инсценировали катастрофу...

...Когда бесконечно огромный олимпийский стадион погрузился на мгновение во тьму, в разных концах его в руках людей, пришедших попрощаться с олимпиадой, засветились десятки тысяч искусственных свечей, и все преобразилось вокруг, и тишина, очищенность чувств и мыслей родили в сердце ощущение единой человеческой семьи. Я подумал, как нужен в нашем разобщенном мире вот такой миг просветления, чтобы оглянулись люди вокруг себя и увидели: прекрасен человек и прекрасна жизнь!