Без парашюта

Боренька все-таки приехал на обед и с сияющей улыбкой направился прямо ко мне. Наверное, мне надо было вскочить, поцеловать его, сказать "спасибо" глазами, но я, как это уже повелось, не сообразила и весь обед мучилась угрызениями совести, видя, как он даже слегка поник. Однако будучи натурой противоречивой, испытывая какое-то одно чувство, я всегда не могла избежать и другого, противоположного ему. Распрощавшись с Борей до завтра, я снова услышала, как откуда-то издалека пробивается мой, так называемый, внутренний голос, пытаясь усложнить мне жизнь: "И что же? Неужели ты думаешь, что эти цветы для тебя? Да если бы он хотел подарить их тебе, то сделал бы это наедине и лично. Ему нужна показуха! Ему надо покрасоваться перед другими, а ты всего лишь подходящий повод!". Но подобные мысли не могли поколебать моих чувств к Бореньке. Даже если так, то что в этом плохого? Это же просто мальчишество! И потом я всегда считала, что лучше быть использованной, чем остаться невостребованной. Под конец дня я уже полностью оказалась во власти нежной благодарности, выразить которую могла только в стихах. Говорить что-то ему я не смела, в его присутствии мною овладевала какая-то паранормальная робость, но стихи есть стихи. Это лучшее во мне, я всегда так считала. Не знаю, хороши они или плохи. Я думаю, дурной поэзии вообще не бывает, ведь любое стихотворение - это кусочек чувства, увековечивающего какой-то момент... В конце концов, по-моему, когда стихи посвящены тебе - это страшно приятно, даже если они и бездарны. Больше мне нечего было дать Бореньке, нечем было его отблагодарить. И на следующий день при прощании я отдала ему конверт. Он попросил разрешения прочитать потом, наедине, и положил его в бардачок.

Перед этим опоэтизированным прощанием я познакомила его с Анной, моей школьной подругой. Это было своеобразным испытанием. Дело в том, что Анюта обладала поразительно яркой внешностью и в профессиональном кругу была известна как подающая надежды начинающая фотомодель. Она была красива, весела, добра, но грубовата, резка, и чего-то в ней было, на мой взгляд, слишком много: то ли чересчур громкого голоса, то ли излишней самоуверенности. Но мужчинам она всегда очень нравилась. Нет, я и не думала о том, что между мной и Боренькой нечто такое, на чем можно будет зафиксировать ось своего мировоззрения, но подсознательно, видимо отчаянно хотела этого и надеялась, что сон окажется явью, белой полосой, недавно напророченной мне Алисой. Боренька превзошел все мои ожидания. Аня не только не увлекла его, по-моему, она ему даже не понравилась. По крайней мере об этом, как мне казалось, говорило выражение его лица. Анна явно была в тот вечер третьей лишней, но, к счастью, не почувствовала этого и со свойственным ей жизнелюбием наслаждалась каждой секундочкой бытия. Мы с ней, хотя и были совсем разными, очень любили друг друга, и Анюта, испытывая явное чувство гордости, не переставала расхваливать меня: и учусь-то я отлично, и по кабакам-то не шляюсь, а стихи..!

- Боренька! Катя читала тебе свои стихи? А рассказы? Боже мой! А как она танцует!

Я и слова не могла вставить в эту тарабарщину. Испугавшись, что она сейчас еще расскажет, как я " чудесно пою", я с силой наступила ей на ногу. Анютка вздрогнула и, весело подмигнув мне, замолчала.

- Что же ты мне ничего не рассказывала? - воспользовался паузой удивленный Боря.

- А зачем? Ты бы еще подумал, что я хвастаюсь, - отшучивалась я. Я не любила рассказывать о своих увлечениях. Мои стихи, рассказы и музыкальные изыски были доступны лишь самым близким мне людям, тем, кому я доверяла, потому что все это казалось мне очень личным. Но от Бори, конечно же, у меня не было секретов, а моя скрытность объяснялась лишь тем, что, когда рядом был он, меня уже не существовало. Я не хотела отвлекать своего внимания от него, мне не хотелось быть в центре, и потом, может быть, ему все это не интересно. И вообще это я не вижу, что вся моя писанина - всего лишь приступ графомании, а он наверняка это заметит.