Без помощи вашей

Он рассказал о Джоакиновых мечтах, о странице из «Голоса», о заранее придуманном дворянском гербе, о леди Аланис Альмера… Позабыл про искровый кинжал, но потом вспомнил, упомянул и его.

– Стало быть, ты нанял странного охранника с искровым кинжалом, – проворчал тучный тюремщик. И так это значительно у него вышло, что Хармона осенило.

– Вы думаете, Джоакин служит на сторону?..

– Нанял ты, значит, странного охранника, – повторил толстяк. – Этот охранник зачем-то с шейландовцами пособачился. Потом защитил тебя от мелкого лордика. Потом с чего-то размечтался про замок и герб. Занятно выходит…

– Добрый господин, не верится мне в это…

– Да ну?

– Джоакин – он добрый малый… Глупый, горячий, голова в облаках… но добрый. Он даже разбойников в лесу не порезал насмерть, старался лишь ранить.

– Угу…

– Да и слишком у него башка всяким рыцарством забита. Разве смог бы он так ловко схитрить?

– Угу…

– И не знал Джоакин о Предмете, вот что! Кабы он служил графу, то мог бы сам привезти мне Сферу для продажи, незачем было в Уэймар ездить. А кабы служил кому-то другому – так откуда ему было в Смолдене знать, что именно мне граф поручит продать святыню, если я и сам тогда этого не знал? Я даже не знал, заеду ли в Излучину за письмом – это только по ходу решилось!

– Угу… – снова буркнул тюремщик и вдруг спросил: – А где сейчас этот Джоакин?

Хармон сглотнул.

– Я не знаю, добрый господин. Мы ведь повздорили перед самым… ну, перед тем как вы меня…

– Повздорили, значит?

– Верно. Он, Джоакин, шибко нос задрал: дескать, он – герой, а Хармон-торговец – отребье. Я ему не спустил, мордой натыкал. Он разобиделся и ушел. Так все было!

– Так было, значит?

– Да вы слуг своих спросите! Они когда в гостиницу пришли, то там всех моих людей застали, а Джоакина-то и не…

Хармон осекся. Тьма! Проклятая тьма! Мои люди в гостинице – что с ними сделали?! Как же я не вспомнил раньше? Бедняжка Полли! Где ты, что с тобой?

– О чем подумал? – требовательно бросил тучный.

– Мои люди, добрый господин… Что с ними будет?

– От тебя зависит, дружок. И что с тобой самим будет – это тоже.

– Добрый господин, могу ли я спросить, они все живы? Там девушка была, Полли…

– Потрудишься как следует – выживут.

– Что мне сделать? Только скажите!

Тюремщик расплылся в неприятной ухмылке.

– Всякие есть мыслишки. Но ты сперва посиди еще недельку со своим новым приятелем, подумай – авось еще что полезное вспомнишь.

– К Джеку?! Добрый господин, смилуйтесь! Я не переживу еще неделю! Я не молод, тело стареет, силы уже не те! Вы убьете меня!

Тучный развел руками.

– Добрый господин!.. – Хармон рванулся вперед, собираясь упасть на колени. Его щиколотки были привязаны к ножкам стула, и он опрокинулся навзничь, увлекая за собой табурет.

Тюремщик расхохотался:

– Шут бородатый! Ладно, я дам тебе фунт сухарей. Смотри, не сожри сразу же, а то еще лопнешь. Ну-ка, браток, выдай ему гостинец и отправляй к Джеку!

Давешний верзила с дубинкой – он сменил кожаный фартук на красную рубаху – отвязал Хармона от стула, поднял на ноги и надел на голову мешок.

* * *

Я пропал. Мне конец, – думал Хармон Паула Роджер. Пахло сыростью и тлением. Стояла кромешная тишь. Слышно было, как по стене сбегают капли воды.

Он съел все сухари в тот же день, когда получил их. Сперва аккуратно разделил на семь горок – из расчета на неделю. Разложил вдоль чистой стены. Чистая стена – противоположная той, у которой сидит мертвец. В каждой горке вышло по пять сухарей, кроме последней – в ней было четыре. Если удовлетвориться пятью в день, то можно прожить неделю. Хармон принялся за первую горку. Размочил сухарь в тонкой полоске влаги, тянущейся по стене. Для этого пришлось прижать его к трещине на долгие минуты, поворачивая то одной, то другой стороной. Затем Хармон Паула сунул его в рот. Говорят, с голодухи даже редька слаще меда. Хармон убедился в обратном: сухарь не показался изысканным лакомством. Это был безвкусный кусочек хлеба, и он был чертовски мал. Сухарик упал в желудок, как в черную бездну, и исчез без следа. Голод ничуть не стал слабее.

Хармон размочил и проглотил второй, третий. Пропасть не заполнялась, а, напротив, становилась все более ощутимой и зияющей. Пульсировала в брюхе, рычала и царапалась – дикий зверь, которого малая добыча не удовлетворила, а лишь раззадорила. Казалось, вот-вот желудок начнет всасывать и переваривать сердце, легкие, печень Хармона.

Следующие сухари он сгрыз, не размачивая. Не терял времени попусту – просто швырял в рот и ожесточенно жевал, постанывая от злости и нетерпения. Когда первая горка подошла к концу, голодный зверь в брюхе еще только лишь проснулся и приступил к трапезе.