Без Поводыря

Оба острога на моих рудниках – что вот этот угольный Анжерский, что железнорудный, на речке Железянке – это попытка дать каторжникам шанс. Помню, как мы спорили с Нестеровским, как подсчитывали – во сколько этот мой идеализм обойдется. Тогда я все-таки сумел старого судью убедить, и все заключенные, выполняющие норму добычи, должны были получать небольшое, но жалование. Ну и конечно, все обеспечение продуктами питания, рабочей одеждой и инструментами тоже ложилось тяжким грузом на нашу казну. Отбывший, честно отработавший в моих шахтах свой срок, получал возможность выйти за ворота острога не только свободным, но и имеющим вполне приличные деньги. Подразумевалось, что тратить-то зекам заработанное – негде.

Но теперь вот выясняется, что моя идея не сработала. И по моему, тому могло быть два объяснения. Либо закон уголовной стаи преобладает над стремлением заработать, либо средства, ежемесячно выделяемые на жалование каторжных рабочих, кто-то нагло складывает в свой карман. И чтобы не краснеть потом перед Петром Даниловичем, мне нужно было всего лишь разобраться с ситуацией и принять меры.

Славно было бы отправить сюда Варешку, а неделю спустя вдумчиво изучить отчет – кто, сколько и куда дел. А потом выписать приказ на арест и препровождение в тюремный замок. Только – фигвам – индейская национальная изба, как говаривал коренной житель деревни Простоквашино, охотничий пес Шарик. Понятия не имею, где именно скрывается господин Пестянов, да и приказы мои больше силы никакой не имеют. Благо хоть я все еще владелец половины, так сказать, акций "Томскуголь". И по уставу нашего с Петром Даниловичем товарищества на вере, имею право "проводить ревизии лично, или перепоручать сие назначенным людям". И раз бывший губернатор Герман Густавович Лерхе теперь в неизвестном любопытным жандармам месте, значит придется назначать людя, едрешкин корень!

Судженка скоро станет селом – нижние лиственничные не менее чем в два обхвата, бревна рубленой церкви даже из-под снега видно. И прямо рядом, так сказать, прямо на главной площади населенного пункта – усадьба, специально выстроенная для дежуривших в деревне казаков. Что бы мы ни делали, какой бы шанс на исправление уголовникам ни давали, а они как тот волк – все в лес смотрят. А кто лучше других каторжников по окрестным буеракам отыщет, как не местные же жители?

Ну, и кроме того, кто-то же должен был оказывать силовую поддержку властным структурам в новом Судженско-Троицко-Тундальском промышленном районе. И горному приставу, и правлению. Не дружину же мне личную создавать! Хотя – каюсь. Была такая мысль. Пара сотен хорошо вооруженных… гм… сотрудников собственной службы безопасности отличный аргумент… в некоторых спорах.

Управляющим отдельной командой Суходольский назначил сотника, командующего шестой сотней полка, Степана Никифоровича Глубокого. Отрекомендовал этого пятидесятилетнего матерого казака, как человека вдумчивого, не склонного сначала головы рубить, а разбираться после. Но жесткого. По словам Безсонова, так и вовсе – жестокого. В сотне у него был идеальный порядок и дисциплина. Но молодые под его начало идти не стремились – мог, если урон казачьей чести и традициям углядит, и плетями приказать выпороть.

А уж въедливый – ужас. Когда сотню свою в промрайон уводил, целый караван припасами нагрузил. И возражения, что, дескать, не на войну собирается, и всегда можно в Томск гонцов послать, не слушал. Одних патронов к спенсеркам чуть не треть от всего запаса забрал. Еще и скалился – вам-то они зачем? В кого вы тут стрелять собрались? А у меня там одних душегубов – полк! Может быть поэтому, об удачных побегах из шахтных острогов я и слыхом не слыхивал.

В местной, Судженской заставе главным был урядник Колоткин – седой, невысокий и кривоногий, с какими-то подозрительно грустными глазами. Я моих спутников успел заранее предупредить, что нужно говорить: дескать, ревизора из губернии сопровождают. Так что, убедившись, что прибыли мы не по его душу, успокоился и разместил на постой. Мне даже, как представителю каких-никаких, а властей, даже отдельную коморку выделил. Чему я, кстати, был очень рад. Не все, что я делаю, терпит чужие глаза.

Пока топили баню, я достал чистый лист бумаги и перо с чернильницей. И быстренько, пока кто-нибудь любопытный не сунулся, выписал сам себе грозную бумагу. Свидетельство, что господин Шмидт, Генрих Густавович, назначается ревизором, и что всем управляющим и приказчикам компаний "Томскуголь" и "ТЖЗ" требуется оказывать подателю сего всяческое содействие. Ну и конечно, под страхом увольнения – не препятствовать деятельности господина Шмидта. Честное слово, усилием воли заставил руку остановиться, когда она уже начала выводить вместо "господина" – "лейтенанта".

Объяснил Герочке причину веселья, помахал бумагой, чтоб чернила подсохли, сложил вчетверо и прибрал в серый конверт без подписи. Который, тем не менее, прятать не стал. Оставил на столе. Пусть особо любопытные удостоверятся, что личность я важная, и где-то даже опасная.