Без шума и пыли

Узкая курносая мордочка, искореженная гневом, смотрелась гораздо хуже, чем у старой самки шимпанзе. Все морщинки, столь тщательно скрываемые под многослойным макияжем, так и лезли на глаза. Щеки пошли пятнами, под кожей обозначились лиловые и синие капилляры. От пота растеклись и размазались тени и тушь, которые черными ручейками ползли по мятым щекам. Власта хищно оскалила тонкогубую, но густо намазанную алой помадой пасть, полную фарфоровых, выточенных не у лучшего мастера зубов, который сделал ей слишком длинные клыки, то и дело царапавшие язык. Конечно, клыкам этим было далеко до тех, какими обладают вампиры в американских ужастиках, но страдальцу, валявшемуся на ковре, они казались именно вампирскими. Он не удивился бы, если б эта озверелая старуха вонзила клыки ему в шею и принялась сосать кровь…

То ли Власте Дмитриевне надоело топтать детину шпильками, то ли она просто пятки себе оттоптала, но ведьма на несколько секунд прервала избиение своей жертвы.

— Ты должен был его убить! — прошипела она, задыхаясь. — Я должна была увидеть его труп! Ты понял это, скотина поганая?! Понял или нет? Понял?

Теперь вопросы сопровождались пинками. Остроносые туфли долбили верзилу то по спине, то по ребрам, то по ногам. Вообще-то, даже будучи раненным, он мог бы очень крепко отоварить эту не знавшую удержу каргу, даже дух из нее вышибить с одного удара. Но если он не делал этого, то отнюдь не из уважения к старости. Просто тут, в подвале, кроме Власты Дмитриевны, присутствовали три паренька с квадратными мордами. Молодцы в процесс допроса — или скорее экзекуции! — не вмешивались, только стояли, скрестив руки на груди, с каменными лицами. Но, разумеется, ежели бы подвергавшийся избиению детина попытался бы рыпнуться, то Властины тумаки и пинки показались бы ему ласковыми шлепками. Вот он и постанывал, не сопротивляясь, только пытался повернуться на бок, подтянуть колени к животу, чтоб не пинала поддых, да изредка прикрывал рукой лицо.

Наконец Власта Дмитриевна выдохлась и, тяжело дыша, уселась на драный, пыльный диван, стоявший в двух шагах от ковра, где валялся детина.

— Нет, никому нельзя верить! — взвизгнула фурия и запричитала в полуистерике. — Что, я сама должна заниматься этим делом? Боже, я же совсем больна!

— Да сделали мы его, сделали…— пробормотал разбитыми губами «виновник торжества».

— Я сказала, что, пока не увижу его мертвым, буду считать его живым. Почему ты мне не доставил труп? Почему?! Я хочу знать!

— Он был с охранником, — подал голос лежащий на полу.

— Уже слышала! Мы все уже слышали! Охранник был один. Вредлинский не стрелял вообще. А вас, дармоедов, было пятеро.

— Да кто же знал, что этот жлоб так стреляет?! — Это уже кричал второй «подследственный», пристегнутый наручниками к бетонному столбу, на который опиралось перекрытие подвала. У этого морда тоже была разбита в кровь. — И нюх у него, блин, и реакция, как у Рэмбо. Пахома он на перебежке подловил наповал. Горгоню вообще на звук достал — еле кровь из бедра остановили. А тут еще, е-мое, менты рядом проезжали… Короче, еле успели Пахома с Горгоней в машину сунуть. А Князь ваш, блин, из-за баранки не вылезал, чистюля гребаный!

— Знай свое место, хам!

Это произнес еще один присутствующий, поднявшись из потрескавшегося от старости кожаного кресла, стоявшего в углу подвала, куда не доходил свет тусклой лампочки. Этот высокий, остролицый, чисто выбритый пижон средних лет утверждал, будто доводится правнуком князю Мещерскому, некогда воспитывавшему последнего российского императора и его наследника. Правда, Мещерским он числился только по французскому паспорту, а в российском, польском и израильском у него стояли совсем другие фамилии. Как и на какой Малой Арнаутской он сумел получить все эти ксивы, история умалчивала.

— Конечно, еще не хватало, чтобы благородный Князь выполнял за вас грязную работу! — аристократически процедил гражданин четырех государств, а затем подошел к пристегнутому «штрафнику» и произнес, уже не кривляясь, стальным голосом:

— Но именно я, паскуды, ее за вас и выполнил! Я, Князь, этих козлов бампером забодал. А вы, четверо чурбанов с пушками, ни хрена не сделали. Пахом повел себя как лох — и схлопотал маслинку. Туда ему и дорога. Горгоня проморгал, гаденыш, тоже получил, только жалко, что не в лобешник, а по ходулям! А от вас с Федосом, фуфлыжников поганых, вообще один базар и никакого дела, в натуре…

— А у шоссе-то? — завизжал пристегнутый. — Сам-то, блин, в машине остался, когда мы на перехват побежали!

— Заткнись, рыло! — Князь совсем не по-аристократически ткнул оппонента кулаком под ребра. И добавил чуть ли не с французским прононсом:

— Вы, Власта Дмитриевна, разбаловали эту чернь донельзя. По-моему, они оборзели до крайней степени.

— Не балагурьте, Серж! Не до этого! — резко оборвала его руководительница разборки, однако в ее скандальном уличном голосе появились нотки светской учтивости. — По-моему, вы сами действовали недостаточно энергично.