Без ума от графа

Она даже послала жениху свой миниатюрный портрет. После ряда напоминаний он прислал свой. Один лишь портрет – без письма или даже записки. Гриффин не поблагодарил ее за внимание и полученную миниатюру. Склонная к романтике Розамунда мечтала о поэтическом послании, пылких излияниях чувств, но увы, он не удосужился написать ей ни строчки.

Настораживающий признак, но разве подобное пренебрежение охладило ее ожидания? Напротив, она старательно перерисовала лицо Гриффина с портрета на небольшой овальной формы фарфор, который вставила в оправу медальона. Каждый мазок, сделанный ее кистью, приближал его к ней. Она как дурочка тщательно подбирала серые тона, чтобы лучше отразить холодно-стальной цвет его глаз. О чем только она не мечтала!

Очутившись в отведенной для нее спальне, Розамунда вызвала горничную. Открыв медальон – это она делала раз сто в день – Розамунда взглянула на миниатюру.

Слегка прищурившись, оценивающим взглядом она окинула лицо предполагаемого мужа. Неужели она витала в облаках, вздыхая над его портретом как глупышка? На нее глядело отнюдь не лицо Адониса, а скорее трудно вообразимое сочетание грубых и даже уродливых черт.

Гриффина Девера никак нельзя было назвать красавцем. Большой приплюснутый нос, очевидно, был неоднократно сломан; квадратная массивная челюсть свидетельствовала об упрямстве; темные густые волосы были всклокочены; глубокий шрам, пересекавший правый висок, придавал взгляду мрачное и презрительное выражение.

Несмотря на всю неприглядность и неправильность, внешние черты Гриффина обладали странной притягательностью. Его лицо походило на суровые, иссеченные непогодой лица жителей морского побережья Корнуолла. В нем не было мягкости, если не считать губ, удивительно нежных.

Как бы то ни было, Гриффин Девер не был красавцем. Но каждый раз, когда Розамунда бросала на него взгляд, ее охватывало странное волнение.

Но может быть, ее волнение объяснялось тем, что она должна была выйти за него замуж? Свою роль сыграл и портрет, породивший столько сладких грез и надежд.

Как она мечтала, какие только планы не рождались в ее голове. Бывало, она целыми ночами ворочалась с боку на бок, не в силах уснуть, неустанно думая о нем. Ее мечтания порой были очень грешными, настолько грешными, что она краснела при одном воспоминании о них. Ей стало даже стыдно, она воздвигла вокруг него целый воображаемый мир.

И совершенно напрасно. Он вообще не думал о ней. Даже не позаботился о том, чтобы встретить ее, где уж тут было говорить о предложении руки и сердца.

От такой обиды Розамунда не сдержала слез, но тут же, тряхнув головой, прогнала их прочь.

Розамунда разгневалась. Умышленное отсутствие Гриффина было не просто обидно, но и оскорбительно.

Как он смел так неуважительно относиться к ней? Она не потерпит подобного обращения.

Слова и матери, и герцога слабым эхом отозвались в ее сознании: брак – это деловое соглашение между двумя знатными семьями, не больше.

Нет, они не правы. Ее брак будет не просто слиянием двух знатных родов. Для Гриффина Девера она станет самой лучшей женой, которую он только мог себе подыскать. И как знать, возможно, он тоже станет самым лучшим мужем для нее. Ей не хотелось расставаться со своей мечтой о счастливой семейной жизни из-за того, что какой-то грубиян и невежа предпочитал ее обществу конюшню с лошадьми.

В конце концов, она же Уэструдер, не так ли? Их родовой девиз: «Для отважного сердца нет преград». Ну что ж, скоро Гриффин Девер убедится в правоте девиза: пусть она выглядит как прекрасная фарфоровая кукла, но в ее груди бьется такое же отважное сердце, как и у ее предков.

Дверь, скрипнув, отворилась. Розамунда решительно захлопнула крышку медальона. И лицо ее приобрело безмятежно спокойное выражение.

– Послушай, Мэг, – улыбнувшись, сказала она. – Приготовь, пожалуйста, мой костюм для верховой езды.

Гриффин вышел из конюшни в первый раз после бессонной ночи и замер на месте, жмуря глаза от яркого солнечного света. Вытерев вспотевший лоб рукавом рубахи, он прошел к водяному насосу.

От него пахло льняным маслом и еще чем-то, на что он не обращал внимания. Его любимая породистая кобыла умерла два дня назад во время родов. Невосполнимая потеря. Он сражался до последнего, стремясь спасти ее от смерти, но природа оказалась сильнее, наказав его за дерзость.

По крайней мере удалось спасти жеребенка.

Пришлось отдать новорожденного на вскармливание другой кобыле. Это было нелегко, требовало терпения, упорства и даже принуждения. Надо было заставить кобылу-кормилицу принять малыша, привыкнуть к нему; она должна была допустить его к себе и ни в коем случае не оттолкнуть, не нанести увечий. Гриффин лично следил за тем, как развивалась привязанность между приемной матерью и жеребенком.

Но теперь, когда дела пошли на лад, можно было передохнуть, оставив лошадь и малыша на попечении главного конюха. Голодный, злой как черт, Гриффин вспомнил о слуге, которого к нему прислал старый граф с требованием немедленно прийти домой, и настроение у него окончательно испортилось.