Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни

– Что такое? – спросил я.

– Там у них куча народу выгребает снег из канав.

– Зачем это?

– А сам как думаешь?

– Ну да, – воскликнул я, соображая, что это делается для Ланса. Видно, он не фанат целины.

Когда подошла очередь Ланса, под тентом стало совсем тихо. Я стоял прямо за ним и видел, как несколько человек выгребают из канав свежий снег, чтобы ускорить движение по трассе. Ланс стартовал и сразу же исчез в поднявшемся за ним облаке пара.

– На этот раз мы заставим их слегка понервничать, – сказал отец, поцеловал меня и пожелал как следует оторваться.

Подъехав к стартовым воротам, я заметил, что армия чистильщиков трассы исчезла. Канавы быстро заполнялись снегом, а значит, мое движение замедлится. А ведь по правилам все участники должны выступать в одинаковых снежных условиях и состязаться на равных. По расчищенным канавам лыжи едут быстрее, так что у Ланса было огромное преимущество. Внизу на расстоянии нескольких ворот я увидел отца. Он размахивал руками и что-то кричал сотруднику оргкомитета. Тут подошло время старта.

Первая канава застала меня врасплох. Канты были недостаточно заточены, а угол – слишком крутой, и лыжи зарылись в снег. Я вытолкнул колени вперед и вверх и оказался в воздухе, упуская еще одну десятую секунды. К третьему повороту мне удалось восстановить прежний ритм, характерный для целины. Когда я выехал на плоский участок, снег стал глубже, и приходилось делать все возможное, чтобы скользить по поверхности, не погружаясь. Подъехав к финишной черте, я услышал рев толпы и понял, что продул.

Я остановился и поискал глазами Ланса. Но он затерялся среди всеобщей суматохи, и я взглянул на табло. Его общий результат оказался на две десятых секунды лучше моего, а это означало, что во втором заезде Ланс обошел меня аж на семь десятых секунды. Тут ко мне подъехал отец. Он насвистывал, а на лице играла улыбка с ямочками.

– Отличный результат, парень, – сказал он.

Когда меня вызвали на трибуну, я весь покрылся мурашками. Я встал справа от Ланса, и мне на шею повесили серебряную медаль. Затем какие-то незнакомые люди жали нам руки, а отец разговорился с одним из тренеров Инклайн-Вилладж, высоким шведом в деревянных башмаках.

– Он хочет взять тебя в свою команду, Оллестад.

– Правда?

– Точно говорю. А знаешь, с кем он дружит?

Я пожал плечами.

– С Ингмаром Стенмарком.

Я так и раздулся от гордости – Ингмар Стенмарк был величайшим лыжником всех времен.

– Завтра будешь тренироваться с ними, – сказал отец.

Я потерял дар речи.

– Совсем неплохо, Оллестад.

И тут нас прервал тренер команды Хэвенли-Вэлли.

– Поздравляю со вторым местом, – сказал он мне.

Я кивнул, и отец кивнул тоже.

– Ты был очень близок к победе. Лансу во втором заезде пришлось хорошенько попотеть.

– Ну да, – хмыкнул отец.

Тренер явно ждал продолжения.

Я посмотрел на отца. Ну, давай же, скажи: «А почему никто не расчистил канавы для Нормана?»

– До встречи в следующем месяце, – только и сказал он.

Тренер похлопал его по плечу и отошел. Отец так и не заикнулся об их обмане, и на следующий день я тренировался на воротах с командой Инклайна. Тренер Ян уделял мне массу внимания и отрабатывал со мной перенос веса с опорой на бедро – прием, который сделал Ингмара сильнейшим из сильнейших. Другие ребята обращались со мной с небывалым уважением, а я старался не важничать и не строить из себя звезду.

В воскресенье днем мы с отцом выехали из Тахо. Теперь у меня был новенький лыжный костюм, свитер на подкладке и все такое прочее. Когда мы проезжали поворот на Хэвенли-Вэлли, отец сказал:

– Вот теперь они знают, что такое Уотерман, Оллестад.

Глава 23

Я цеплялся за ниточку снега…

…бегущую вдоль основания скальной стены, и чувствовал на плечах вес Сандры. От изнеможения я дрожал всем телом. На наше счастье, из-под стены торчала ветка, и я ухватился за нее. Сандра оперлась на другую мою ладонь – ее сапог едва на ней умещался. Я испытывал огромное облегчение от того, что не нужно было вжиматься в лед ногтями, подбородком, тазом и носками обуви. Мы не переговаривались, просто отдыхали.

Но пора было двигаться дальше. Я сказал Сандре, что мы почти дошли, хотя мне по-прежнему казалось, будто спуску нет конца и края. Периодически снежная нить истончалась настолько, что каждый сантиметр, который удавалось преодолеть, не поскользнувшись, был крупной победой. Приходилось концентрироваться до предела, и это отвлекало от мыслей о том, что мы движемся слишком медленно, а через пару часов совсем стемнеет и что, потратив столько времени и сил, мы все еще находимся у вершины, и от равнины нас отделяют тысячи метров.

Я полностью погрузился в ритм движений и все время твердил себе: нужно быть благодарным за то, что мы все-таки продвигаемся. Поэтому я не сразу заметил, что Сандрин сапог больше не касается моего онемевшего плеча. Я поискал глазами лодыжку Сандры. Ее не было. Тогда я глянул наверх.

Я оказался метра на полтора ниже Сандры. Она тянула руки вверх, как будто потягивалась перед сном, что было странно – ведь она и так находилась в почти вертикальном положении.