Без Вечного Синего Неба

Теперь в газетах Южного Азербайджана страничку печатают на талышском языке. И что еще недавно невозможно было представить, по Бакинскому телевидению выступала «Авеста» – талышский фольклорный ансамбль, руководит им Азад Талыбов, он с друзьями и пригласил меня сюда, в самый красивый уголок на Каспии.

Талышский край – это зеленые горы. Могучие дубы, буки, грабы здесь подняты к самому небу, только вершины гор свободны от деревьев, там – луга, летние пастбища да скалы, на которых лишь мхи и лишайники. Еще талышский край – это полоска равнины между горами и морем, когда-то болотистая, непроходимая, поросшая камышом и кустарником, ныне окультуренная, о ней я уже писал. Ныне хотел посмотреть горную часть Талыша, хранившую следы нетронутой истории, ведь горы во все времена были самыми разумными хранителями времени. Они и здесь таковы.

…Наш «газик» тянул уже с надрывом. Внизу это было не заметно, но с каждым новым подъемом его бессилие ощущалось явственнее, пока наконец он не встал в колее, яростно вращая колесами и сползая назад. Приехали! Дальше пешком через перевал, что в тридцатиградусную жару, ох, не в радость.

Пошли. Дорога изгибалась по уступу, то круто взмывая, то бессильно падая. Справа – срезанная скала, слева – небо. Под ногами пыль до щиколоток. Посмотришь вниз, кажется, будто летишь на самолете – где-то далеко река ломится среди камней, маленькие, словно букашки, коровы около нее, а кругом лес, лес. Лес и горы. Соседний склон выглядит непроходимым. Но если присмотреться, вполне проходим – только проходить некому, безлюдье кругом. Лишь коровы напоминают о человеческом жилье, их в горах держат без надзора, они – сами по себе. И день, и ночь. Поэтому, если увидите в лесу что-то черное, большое и шевелящееся, не пугайтесь: то не медведь, не снежный человек. Обыкновенная корова.

Впрочем, не обыкновенная, а свободная. Горцы на свой лад ведут животноводство – не неволят домашних животных пастухом…

Не заметил, как на дорогу из леса вышла девочка лет двенадцати с вязанкой хвороста за спиной. Смуглая, в темном платьице, в платке, который сливался с ее смоляными волосами и загорелой кожей. Юная горянка удивленно смотрела на нас, будто на пришельцев из иного мира. От удивления даже забыла спрятаться, как велит обычай при встрече с незнакомыми мужчинами, стояла, нерешительно переступая с ноги на ногу: любопытство и страх боролись в ее трепетном тельце.

– Здравствуй, – громко сказал я по-русски.

– Турку зандоним («по-турецки не понимаю». – М. А.),

 – тихо ответила девочка. Ее слова я, не знавший талышского языка, принял за приветствие.

Выяснилось, рядом селение – Паликеш, там мы и перевели дух, зашли в маленький глинобитный домик, где жила девочка. У Сафара, ее отца, десять детей, он, завидев нас издали, поспешил к дому. Подошел с достоинством. Поздоровались. Про мужчину здесь говорят так: «У него два быка, три корова, пять сына, остальные девочки». Заботы, заботы, заботы не вписаны, а впечатаны в каждую морщинку на лице талыша, в каждую искорку его уставших глаз. Из-под массивной кепки узкое лицо Сафара казалось переполненным забот.

Талыши все узколицые и все с черными, выразительными глазами, взгляд их обжигает и одаривает, особенно у детей… Такие вот глаза у Сафара.

Он, как ребенок, обрадовался гостям и, как взрослый, скрывал свою радость. Лишь раз что-то коротко бросил женщинам, и – двор закипел, забегал. Вынесли под дерево стол, стулья, подушки, скатерть, посуду. Приготовили чай. Все произошло так стремительно, что нам оставалось удивляться слаженности дружной семьи, в которой всем есть работа.

Наконец под деревом, в приятной тени, потянулась беседа, ради которой было столько хлопот: в горах за чаем не торопятся. Я старался держать разговор в своем русле – мне было интересно слушать их, а Сафар клонил в свою сторону, желая слушать меня, он поначалу и отвечал как-то излишне кратко. Так и говорили: он на талышском, я на русском, а между нами переводчик, который переводил с талышского на азербайджанский (для себя), а потом с азербайджанского на русский.

Для домочадцев наша беседа была лучше лучшего театра, они расселись поодаль, на траве, и с любопытством смотрели на меня. Заморский гость. Первый русский, из Москвы и – в их доме. Ни у кого в Паликеше не бывало гостя из Москвы, «Москва, значит, урус», – глубокомысленно заключил Сафар.

Сколько ни объяснял, что я кумык, что мои предки из Дагестана, это не производило никакого впечатления. Для талыша национальные различия условны. Для него дагестанцы – «лезги», а дальше на север живут «уруси». И ничего в том удивительного, в горах свой мир, свои этнические понятия.