Безбилетники

Том вышел на берег и через минуту уже вытянулся на позабытой какими-то строителями бетонной плите, закрыв глаза. Ему вдруг вспомнилось, как в детстве с родителями он ездил на море, кажется, куда-то под Евпаторию. Он был такой же маленький, как эти пацаны, а море было невероятно далеко от их сельского домика. Каждый день он терпеливо тащился к нему целый час (который в детстве, как известно, длится с половину дня), вначале через пропахшее навозом село с белеными домами и аккуратно сложенным у заборов, похожим на огромные буханки хлеба, ракушечником. Затем – по плоской как стол, то бурой, то седой от соли, степи. Теплый, как дыхание, ветер доносил до них кисло-горький запах просоленной грязи лиманов, тины, вяленой рыбы и чего-то еще, непривычного и незнакомого. Сбоку, на горизонте, за невнятным ворохом курчавых степных колючек возвышался огромный, сотканный из сложнейшей металлической паутины, локатор. В жару его причудливая фигура отражалась от блестящей на солнце земли. Сверкая матовым серебром, он приносил в этот первобытный пустынный пейзаж какой-то смысл, очеловечивал его, и шагать становилось чуть легче.

Он долго шагал по песку, глядя себе под ноги и представляя, что идет по бескрайней пустыне с барханами и верблюдами. Затем белое марево горизонта окрашивалось тонкой сине-зеленой полоской, но это было еще не море, а всего лишь разогретое солнцем соленое озеро с грязными вонючими берегами. Море было дальше. Оно то маячило вдалеке, то скрывалось в низкой песчаной поземке, но пляж появлялся всегда неожиданно, будто щенок из засады, – теплый, с ласковым прибоем длинных волн и большими лопоухими ракушками.

Ему нравилось бегать, утопая ногами в крупном песке у самой границы прибоя, там, где отступает пенящаяся волна, и отливающий солнечной бронзой песчаный берег стремительно становится матовым.

– Море – это любовь. То бурное, то спокойное, но всегда глубокое, и всегда соленое, – загадочно говорила мама, поправляя на носу большие и непривычные солнцезащитные очки. На берегу она всегда старалась поддерживать романтическое настроение.

– Море – это время, производящее песок для песочных часов, – разминая в пальцах папиросу, еще более загадочно говорил папка.

Когда солнце опускалось за сине-зеленую линию горизонта, они отправлялись в обратный путь по «кустыне», как называл ее папка, стараясь идти по своим следам, чтобы не дать кругаля. Иногда в кустыне поднимался ветер, и их следы успевало замести песком. Желтым дымом он стелился у самой земли, кусал за ноги. Тогда у чубов выгоревшей травы и одиноких красноватых былинок, у небольших кустиков и белых скелетов птиц, похожих на маленьких хищных птеродактилей, появлялись длинные конусы песка. От них вытягивались причудливые закатные тени.

Когда идти становилось совсем тяжело, и он начинал хныкать, то папка, сильный и добрый, как олимпийский бог, сажал его себе на плечи. К вечеру они возвращались в белый дом с черепичной крышей, давно не крашенными скрипучими ставнями и потрескавшимися от соленого ветра дверьми. Вечерами на улице было тепло, как дома. Родители сидели в беседке и пили домашнее вино, рассуждая о непонятном. Он сидел на руках у мамы, наблюдая за ночными мотыльками. Они слетались к вечеру на свет старого облупленного фонаря у беседки. Однажды к ним прилетела огромная бабочка, крылья которой были больше его ладоней. Папка поймал ее, дал погладить, а потом выпустил в теплую южную мглу.

Куда ушло оно, простое семейное счастье? Почему все испортилось? Разве нужно что-то делать для того, чтобы все было так хорошо, как было?

Том поднялся, мотнул головой, то ли вытряхивая воду из ушей, то ли отгоняя ворох ненужных воспоминаний, и малоприметной тропинкой пошел к дому.

«Что-то подозрительно спокойно на душе после вчерашнего. Так курица важно ходит по курятнику, еще не подозревая, что где-то рядом хозяин уже точит свой нож. Конечно, мозг – вещь хитрая, ленивая. Если долго думать о плохом, то он устает и всячески старается успокоить своего хозяина… Но ведь это не ответ… Оля! Может быть, она может помочь? По крайней мере нужно попробовать позвонить ей. А если она не в курсе, что там? Сказать, чтобы сходила на разведку? Но под каким предлогом? Сказать, что мы что-то слышали? Если вообще она куда-нибудь не уехала».

Через четверть часа он уже стучался в дверь к их соседу, бывшему путевому обходчику, а теперь просто пенсионеру-огороднику по-прозвищу Сонечко.

Тот долго не открывал. Наконец вышел, хмуро почесывая свое безразмерное брюхо, которое тщетно пыталась скрыть видавшая виды майка.

– Дядь Вань, доброго здоровья. Позвонить надо.

– А як же ж отсюда позвонишь? Цэ ж дача! – Сонечко лукаво прищурился, разводя руками.

– Дядь Вань, очень надо.

– Шо, прям приспичило?

– Ага!

– Ну як приспичило, то шо ж робыть? Тоди воно, конешно, надо. Зараз! – Сонечко скрылся в темени дома, и вскоре вернулся с небольшим эбонитовым ящичком в руках.