Читаем Безбилетники полностью

– О чем? – спросил Том.

– Я тебе скажу, о чем. Они сидели там, и мечтали, что у них там море будет, как в Грузии. Чтобы всех затопило, а им потом по всему миру плавать, гранат торговать. Но Бог – он не глюпый, он знает: все яйца в одной корзине никак держать нельзя, – лиса украдет! Поэтому вода сошла и народов стало много. Грузины, русские, абхазы…

– А я в Абхазии бывал. Там хорошо, – сказал Монгол.

Старик не ответил, лишь немного вытянулся вдоль спинки, расправил плечи и покрепче сжал руль.

В машине повисла тишина, лишь натужно взвывал на поворотах двигатель.

– Абхазы тоже глюпые. Мы им зла не хотели. Раньше ведь жили себе нормально. Никого не трогали, ну? Хорощо жили как, правда? И потом хотели вместе жить, богато жить, вино пить, песни петь, чтобы как в Европе, да?

Из-за поворота выскочил жигуленок, взвизгнул тормозами, в последний момент успев вильнуть к обочине.

– О, син осла, на права сдавай, да! – речитативом выстрелил дед. – Ти если не умеещь мащину водить, ты, слющай, возьми ее и об дерево разбей, да? Зачем она тебе?

Том потянулся за ремнем безопасности. Старик поймал его взгляд и совсем расстроился.

– Обидеть меня хочещь опять?

«Что ж ты обидчивый такой?» – Том убрал руку. Он надеялся, что Монгол, который давно и глубоко засел в своем абхазском окопе, не будет продолжать разговор о чужой и непонятной ему войне.

– Мы бы добили их, если б не Россия, – беззлобно проговорил старик, обессиленно двинув рукой, будто Россия была не врагом, а страшным и неотвратимым стихийным бедствием. – Они им оружие дали. Добровольцы пошли, казаки.

Веселая песенка кончилась, в машине повисла тишина. Старик вилял на поворотах, время от времени ожесточенно дергая ручкой скоростей. Монгол с тоской поглядывал в окно.

– Ну скажи мне, чего они добились? – вдруг вскрикнул водитель, полуобернувшись к Монголу, словно тот решал все вопросы абхазской независимости. – Счастья? Щито, им легче стало, да? За маленький мухой больщого слона не видят совсем!

Монгол не ответил, и его молчание вдруг повисло осязаемым, тяжелым упреком. Старик это явно чувствовал. Он хотел разрушить эту тишину, в которой бесплодно таяли его слова, но не мог справиться с ней в одиночку.

– Они первые стрелять начали, – наконец сказал он, будто зашел с козырей. Повернувшись к Монголу, он растопырил ладонь и добавил:

– Щито молчищь, как мертвый стал?

– Насильно мил не будешь, – сухо сказал Монгол, глядя в окно.

Старик замолчал. Он будто успокоился, сбавил скорость. Потом вильнул к обочине, остановился.

– Шени траки лапораки![7] Виходи!

Они вылезли из машины.

– До Ласточки-то далеко? – миролюбиво, будто ничего не произошло, спросил Том.

– Рядом! – рявкнул старик, попытался рвануть с места, но машина, чихнув, вдруг заглохла. Он выключил двигатель, снова включил, но машина не заводилась.

Монгол непроизвольно хохотнул. Его настроение явно улучшилось.

– Ах ты, туда-сюда отвечаешь! – заорал горячий кахетинец, и разразился отборной русско-грузинской бранью. Остатки его седых волос дыбились на плоской голове, лицо, несмотря на загар, стало багровым. Брызгая слюной, он достиг такой степени кипения, что Том испугался, – не за себя, а за здоровье старика. Таких матов Том не слышал даже от привокзальных бомжей.

Они шли вдоль дороги, а старик все кричал им вслед. Но чем больше он орал, тем веселее становилось Монголу.

Наконец машина завелась. Поравнявшись с ними, старик сбросил скорость, набрал в грудь побольше воздуха и крикнул:

– Чтобы у тебя язык отсох, ищак карабахский!

– А ты… Мингрел! – захохотал Монгол.

Старик открыл было рот, пусто щелкнул зубами. Его искаженное гневом лицо вдруг совершенно преобразилось, расслабилось.

– Э, нет! – он дурашливо улыбнулся, посмотрел вверх, будто перебирая в памяти всех своих предков до самого Ноя. Затем поднял вверх указательный палец и уверенно заявил.

– Я не мингрел. Я кахетинец.

И, дав по газам, скрылся за поворотом.

– Ехай давай, хмели-сунели, – крикнул вслед Монгол.

– И охота была тебе язык чесать? – наконец спросил Том.

Монгол взглянул на друга, вздохнул.

– Я не чесал. Я зализывал.

Наконец впереди показался знакомый с детства силуэт замка с изящными стрельчатыми оконцами и увенчанными флажками остроконечными башенками.

– Чисто сказка! – Монгол даже остановился, глянул из-под ладони. – Интересно, он жилой или нет?

Поравнявшись с ним, они спустились по лестнице к замку. На двери висело меню и расписание работы ресторана.

– Тю! Ты видал? Эскалопы в томатном соусе! – прочитал Том. – Что за эскалопы такие?

– Это ракушки кажется, типа крабов. Я ел когда-то, – неуверенно сказал Монгол. Он быстро потерял к замку интерес, и теперь свесился с обрыва через небольшой колончатый парапет. Там, над вечерним изумрудом воды летали белые чайки.

– Елки, а я-то думал, тут живет прекрасная принцесса, – разочарованно сказал Том. – Ну или, на худой конец, – королева. А тут эскалопы какие-то. Кругом все продано. Прям в самое сердце ранили, сволочи.

– Ладно, ладно, выдыхай! Сегодня у нас праздничный вечер у костра.

– Надо уже о вписке подумать. Куда-то ехать не хочется.

Перейти на страницу:

Все книги серии Extra-текст

Влюбленный пленник
Влюбленный пленник

Жан Жене с детства понял, что значит быть изгоем: брошенный матерью в семь месяцев, он вырос в государственных учреждениях для сирот, был осужден за воровство и сутенерство. Уже в тюрьме, получив пожизненное заключение, он начал писать. Порнография и открытое прославление преступности в его работах сочетались с высоким, почти барочным литературным стилем, благодаря чему талант Жана Жене получил признание Жана-Поля Сартра, Жана Кокто и Симоны де Бовуар.Начиная с 1970 года он провел два года в Иордании, в лагерях палестинских беженцев. Его тянуло к этим неприкаянным людям, и это влечение оказалось для него столь же сложным, сколь и долговечным. «Влюбленный пленник», написанный десятью годами позже, когда многие из людей, которых знал Жене, были убиты, а сам он умирал, представляет собой яркое и сильное описание того исторического периода и людей.Самая откровенно политическая книга Жене стала и его самой личной – это последний шаг его нераскаянного кощунственного паломничества, полного прозрений, обмана и противоречий, его бесконечного поиска ответов на извечные вопросы о роли власти и о полном соблазнов и ошибок пути к самому себе. Последний шедевр Жене – это лирическое и философское путешествие по залитым кровью переулкам современного мира, где царят угнетение, террор и похоть.

Жан Жене

Классическая проза ХX века / Прочее / Зарубежная классика
Ригодон
Ригодон

Луи-Фердинанд Селин (1894–1961) – классик литературы XX века, писатель с трагической судьбой, имеющий репутацию человеконенавистника, анархиста, циника и крайнего индивидуалиста. Автор скандально знаменитых романов «Путешествие на край ночи» (1932), «Смерть в кредит» (1936) и других, а также не менее скандальных расистских и антисемитских памфлетов. Обвиненный в сотрудничестве с немецкими оккупационными властями в годы Второй Мировой войны, Селин вынужден был бежать в Германию, а потом – в Данию, где проводит несколько послевоенных лет: сначала в тюрьме, а потом в ссылке…«Ригодон» (1969) – последняя часть послевоенной трилогии («Из замка в замок» (1957), «Север» (1969)) и одновременно последний роман писателя, увидевший свет только после его смерти. В этом романе в экспрессивной форме, в соответствии с названием, в ритме бурлескного народного танца ригодон, Селин описывает свои скитания по разрушенной объятой пламенем Германии накануне крушения Третьего Рейха. От Ростока до Ульма и Гамбурга, и дальше в Данию, в поездах, забитых солдатами, пленными и беженцами… «Ригодон» – одна из самых трагических книг мировой литературы, ставшая своеобразным духовным завещанием Селина.

Луи Фердинанд Селин

Проза
Казино «Вэйпорс». Страх и ненависть в Хот-Спрингсе
Казино «Вэйпорс». Страх и ненависть в Хот-Спрингсе

«Казино "Вэйпорс": страх и ненависть в Хот-Спрингс» – история первой американской столицы порока, вплетенная в судьбы главных героев, оказавшихся в эпицентре событий золотых десятилетий, с 1930-х по 1960-е годы.Хот-Спрингс, с одной стороны, был краем целебных вод, архитектуры в стиле ар-деко и первого национального парка Америки, с другой же – местом скачек и почти дюжины нелегальных казино и борделей. Гангстеры, игроки и мошенники: они стекались сюда, чтобы нажить себе состояние и спрятаться от суровой руки закона.Дэвид Хилл раскрывает все карты города – от темного прошлого расовой сегрегации до организованной преступности; от головокружительного подъема воротил игорного бизнеса до их контроля над вбросом бюллетеней на выборах. Романная проза, наполненная звуками и образами американских развлечений – джазовыми оркестрами и игровыми автоматами, умелыми аукционистами и наряженными комиками – это захватывающий взгляд на ушедшую эпоху американского порока.

Дэвид Хилл

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Проза