Бездна взывает к бездне

Только в день похорон Шурочка решилась поговорить с Жюли. В доме теперь был траур, все оделись в черное, а в гостиной стояли два гроба. Ждали священника. Сестры, одна светленькая, другая темненькая, обе в трауре, вышли в сад, в руках у старшей была Библия.

– Ты хотела меня о чем-то спросить, Саша? – печально посмотрела на нее Жюли.

– Да. Скажи, Лежечев тебе не писал?

– Когда?

– После того, как поспешно отсюда уехал.

– Нет, я ничего от него не получала, – отрицательно покачала головой Жюли.

– Значит, ты ничего не знаешь…

– Что именно?

– Он ведь мне все рассказал. О том, что вы хотели у… Взять алмаз из кабинета графа.

– Он тебе так сказал?

– Да. Юля, ты главного не знаешь. Ведь камня там не было, когда Владимир вошел в кабинет! Алмаз вовсе не у него!

– Как так? – вяло удивилась Жюли.

– Да ты теперь и сама об этом знаешь. Давай-ка сядем. – Шурочка потянула ее на скамейку. – Я понимаю, что не время сейчас. Но я должна знать. Скажи мне, что ты видела?

Сестра покорно присела рядом и вздохнула:

– Она теперь умерла.

– Кто? Долли?

– Маменька. Это ведь ее я видела на коридоре. Помнишь? Мы услышали шаги, и я пошла глянуть, кто там? Мы думали, что это граф со своими людьми, но это была маменька. Она хотела идти в кабинет, но тут увидела меня.

– Ах, вот оно что… – протянула Шурочка. – Значит, маменька позарилась-таки на алмаз, но тоже опоздала! Вот почему она требовала у тебя камень! Ну, теперь мне все понятно! Она думала, что это ты его украла! И требовала, чтобы ты с ней поделилась! Но если это не ты, то есть не Владимир, если не маменька, если не Серж, тогда кто?

– Сашенька, не все ли равно? – отвела глаза Жюли.

– Я вижу, что ты знаешь. Была записка, так? Можешь молчать. Ты ее сожгла? Да? Впрочем, ты права. Но мы должны вернуть алмаз хозяину!

– У него нет хозяина, – покачала головой Жюли.

– Но граф…

– Не об этом надо сейчас думать. – Сестра поднялась со скамьи. – У нас нынче похороны. Я взяла на себя тяжкий грех: солгала священнику. Впервые в жизни. Но я сделала это ради сестры. Мне теперь надо много молиться.

– Юля! – Шурочка тоже поднялась. – Ведь ты же любишь его!

– Ах нет! – Жюли сразу поняла, о ком идет речь. О Владимире Лежечеве.

– Любишь! Почему ты ему об этом не скажешь?

– Да зачем? Он ведь любит тебя.

– Нет, больше уж не любит.

– Что случилось? – насторожилась Жюли. – Что ты ему сказала?

– Я ему такого наговорила…

– Поезжай к нему немедленно и извинись! – потребовала сестра.

– Юля, о чем ты? У нас же нынче похороны! Скоро и так вся округа будет здесь!

– Нет, поезжай!

– Почему ты хочешь, чтобы я вышла за него замуж?

– Я хочу, чтобы он был счастлив.

– Я не могу быть его женой, – тихо сказала Шурочка. – Это невозможно. Но если это твое желание…

– Я настаиваю!

Когда речь заходила о Владимире Лежечеве, Жюли становилась похожа на тигрицу. Как же она его любила!

– Хорошо, – кивнула Шурочка. – Я к нему поеду.

– А теперь оставь меня, пожалуйста, одну. Я хочу помолиться.

– Уж не в монастырь ли ты собралась? – прищурилась Шурочка. – Хватит нам одной Офелии! Не вздумай похоронить себя!

– Сашенька, разве ты не видишь, что в этом доме оставаться невозможно? Мы разорены. Маменьки больше нет, Софи скоро выходит замуж и уезжает.

– Да, в этом ты права, – кивнула она. – Оставаться здесь нельзя. Это все равно что лечь заживо в могилу.

– Не кощунствуй! – вздрогнула Жюли.

– А ты не вздумай хоронить себя в монастыре! Боже, что за день! Что ни слово, то о смерти!

Тут Шурочка увидела, как от дома по тропинке к ним идет Софи. Несмотря на траур, она вовсе не выглядела несчастной. Весь ее вид выражал нетерпение. «Поскорее бы все это закончилось! Поскорее бы снять с себя черное платье и надеть наконец белое!» – читалось в ее взгляде. Едва Софи подошла, Жюли тут же исчезла. Она ходила теперь неслышно, как тень, и Шурочка всерьез начала беспокоиться за любимую сестру.

– Сашенька, – сказала Софи слащавым голосом. – Помнишь те дивные бриллианты, которые одолжил тебе его превосходительство на именины Федосьи Ивановны?

– Я их давно уже вернула графу.

– Может быть, ты попросишь его сиятельство о маленьком одолжении? – еще слаще пропела Софи. – Моему свадебному платью недостает какого-нибудь броского украшения. Я согласна и на браслет с диадемой, – поспешно добавила она. – Не могу же я венчаться, как какая-нибудь крестьянка! Без драгоценностей и в простеньком платьице!

– Тебя только это сейчас волнует? – прищурилась Шурочка.

– Конечно! Ох, я вовсе не то хотела сказать… Но им ведь уже все равно. Я говорю о маменьке и сестрице. Они уже умерли. А я живая!

«Они с Осинкиным, похоже, идеальная пара, – подумала Шурочка. – Напрасно я за нее беспокоилась. Разумеется, ей надо выходить за него. Как все-таки люди друг друга находят! Каким-то непостижимым образом! Всего-то два вечера танцев! Но они друг друга, похоже, поняли с полуслова!»

– Граф, должно быть, уедет раньше, чем состоится твое венчание, – сухо ответила Шурочка.

– Но ты можешь потом вернуть ему бриллианты. Как-нибудь при случае…

При каком еще случае? Уж не Осинкин ли напел? Шурочка поняла, что сестра не отстанет. Софи хотела пышного венчания, чтобы присутствовало все уездное дворянство, в роскошном платье, с бриллиантами в ушах и на шее, пусть даже отец ради этого влезет в новые долги. Пусть даже все ее сестры пойдут по миру! Софи хотела насладиться своей победой, получить все сполна, за все те годы, что она тосковала и почти уже потеряла надежду. Она ведь давно уже была перезрелой невестой.

– Хорошо, – кивнула Шурочка. – Я попрошу.

Софи счастливо улыбнулась. Вдруг от ворот раздался крик: