И конечно, я ответила, но не из необходимости, а потому что наслаждалась каждой возможностью поговорить с ним.
Следующее письмо я открывала дрожащими руками. И они продолжались еще несколько месяцев, пока Мрак заползал в мою душу, где отыскал уютный уголок и устроился там поудобнее.
Мне потребовалось много смелости, чтобы задать ему этот вопрос. А ему потребовалась целая неделя, чтобы ответить на него.
Остаток года мы перебрасывались сообщениями на философские темы и болтали об искусстве. Я встречалась с Дином, а Вишес трахался со всеми подряд. Мы больше никогда не говорили на сокровенные темы. И никогда не признавались друг другу ни лично, ни в письмах, что это именно мы. Но с каждым письмом становилось все яснее, что мы подходим друг другу.
И каждый раз, когда я видела, как он шагает по коридору с ленивой улыбкой на лице и гаремом из болельщиц или парнями из футбольной команды за спиной, на моем лице появлялась лукавая улыбка. Та, что говорила: «Я знаю тебя лучше, чем они». Эти ученики могли тусоваться с ним хоть каждый день и посещать все его дурацкие вечеринки, но лишь я знала о нем действительно важные вещи.
Даже когда он пытался поцеловать меня той ночью, мы не вспоминали о Мраке и Цветке. А на следующей неделе от него пришло письмо, будто ничего и не случилось. Будто Вишес и Мрак оказались совершенно разными людьми.
Единственный раз, когда он признал, что действительно писал мне письма, произошел в тот день, когда я навсегда покидала Тодос-Сантос. Мы попрощались с тайным другом по переписке за неделю до этого, но на своем чемодане я обнаружила новый конверт. Почерк показался мне незнакомым, но я все равно знала, от кого это письмо.
Надпись на конверте гласила: «Открой его тогда, когда поймешь, что простила меня».
И с тех пор он так и лежал нераспечатанным.
Даже после того, как мы переспали, я не считала, что простила его. Скорее, просто удовлетворила свою потребность в нем. А сейчас? Сейчас ничего не изменилось, но любопытство взяло верх над самообладанием.
Я вытащила из обувной коробки пожелтевший, потрепанный на углах конверт и, вскрыв его, прочитала записку.
Глава двадцать третья
Стоило мне пройти сквозь двойные стеклянные двери ЧБХ, как меня встретили ошеломленные лица работников нью-йоркского филиала, которые надеялись, что им больше не придется иметь дело с таким засранцем, как я. А вот на моем лице не отражалось ни единой эмоции, а внутри царило спокойствие. Я оставался все тем же старым недобрым Вишесом независимо от того, с чем сталкивался в своей жизни. Офис наполняла трель послепраздничных звонков, перекрывающаяся голосами, гулом работающих принтеров и болтовней людей, прихлебывающих теплый кофе из кружек с надписями: «Лучшей маме/бабушке».
Я решительно направился к кабинету Дина. Я не мог его занять, потому что его уже занял Дин, но и не собирался покидать Нью-Йорк, так как не хотел находиться в каком-либо другом городе.
После разговора с Эмилией у галереи я отогревался в обжигающе-горячей ванне, пытаясь вернуть чувствительность своим онемевшим, превратившимся в ледышку ногам. Тогда-то у меня и созрело решение. Я не уеду из города, пока она не согласится уехать со мной. Даже если вместе с ней отправится ее болтливая сестрица Рози.
Вот только Джейми говорил правду. Я вел себя с ней как гребаный кусок дерьма. Так что самое меньшее, что я мог сделать, – это не позволить ей ускользнуть из моих рук.
Я без стука открыл дверь в кабинет Дина, пересек его и уселся в кресло перед его столом.
Он разговаривал по телефону, никак не отреагировав на мое появление.