Безмолвие

– Если про то не пищали из каждого утюга, как сейчас бывает, не значит, что чего-то не было. Говорят, что в Союзе и секса не было. Но вот он я, и вот он ты. От чего мы родились? От большой любви наших матерей к Родине, скажешь? Как про мою мамку, так там и в помине не было таковой любви.

– Слышал про Черкасское восстание, не валенок. – Принялся защищаться Валерий, – но оно было в начале шестидесятых. Ты под стол ходил.

– В Черкасском было народное волнение. Не путай. Я говорю именно о бунте.

Племянник оценивающе взглянул на Петра. В произнесенных словах уже не чувствовалось ноток иронии. Этот человек за годы службы в МВД знал не понаслышке, чем отличается бунт от восстания, волнение от беспорядка, подстрекаемый митинг от санкционированного. В крайнем сравнении разница была настолько не отличимая, что только люди с особо развитым в душе цинизмом, могли ее разглядеть.

– Были и другие восстания, кроме Черкесска. Много было, о чем люди стали говорить только десятилетия спустя.

– Замалчивали в основном производственные трагедии.

– Железнодорожная трагедия Каменск-Шахтинский, и множество авиакатастроф…

– Гибель линкора «Новороссийск», – добавил Валерий.

– Линкор? Нет, не слышал.

– В пятидесятых. В Симферополе затонул.

Петр покачал головой, пытаясь пробудить в памяти хоть какой-то лоскуток воспоминаний о новостях про линкор.

– Нет, не слышал, – подвёл итог раздумий.

– Погибло около тысячи человек. – Валерий ощутил некую досаду от того, как даже старожилы, подобные дяде Пете, не слышали про это событие. Осознание моментальной гибели огромного корабля с последующим тихим списанием настолько потрясало его воображение, что казалось равносильным с Лунным фильмом Кубрика, если смотреть по шкале разоблаченных заговоров. И никто в пятидесятых не сказал про затонувшую посудину: «Она утонула». Просто промолчали, как и не было трофейного «Юлия Цезаря» вовсе.

Дядя Петя с детства казался Валере человеком, посвященным во все секреты государства. Валерий помнил этого мужичка без обвисшего пуза, молодцеватого, в отглаженной милицейской форме с фуражкой. Такой человек в представлении мальчишки должен был обладать знаниями о всем потаенном в стране, чтобы хитро вылавливать преступников. По факту, получалось, наоборот. Тех, кто ближе был к охране государственных секретов, информировали меньше всего, дабы не разрушать уважение к охраняемым особам. Дед говорил, что охранники Освенцима не знали о топливе для поместных печек.

– Погоди! Припоминаю твоя бабка, как ее… Ну, полоумная теща моего нерадивого братца…

Валерию перестал нравиться этот разговор. К дяде Петру он испытывал особое, уважительное отношение. Оттого поклеп из его слов казался действительно обидным. Можно сказать, заслуженным.

– Так вот, Татьяна ее звали! Она в бреду постоянно приговаривала, что ее муж погиб где-то там, на затонувшем линкоре. Может про это, ты имеешь сейчас разговор.

– На линкоре был анти бунт. – Валерий сплюнул. Отличное сравнение, дядя – гибель тысячи людей для тебя сродни больной фантазии недалекой бабы. Но в слух произнес: – Люди даже не боролись за свое спасение. Просто выполняли инструкцию.

– Околесицу городишь. Так всё-таки корабль затонул или его моряки потопили?

– Все было совсем иначе… – Валерий не успел договорить

– Если бы в Союзе затонула тысяча бравых моряков, про их геройскую службу песни бы слагали!

И дядя запел своим сиплым, отвратительным голосом:

Врагу не сдается наш гордый Варяг!

Прощайте, товарищи, с богом, ура!

Не думали мы еще с вами вчера,

Что нынче умрем под волнами.

Слова и тональность песни дядя, как всегда, напутал. Это было абсолютно безразлично единственно присутствующему здесь обладателю музыкального слуха. Валерий скептически покачал головой, наблюдая за тем, как виновник торжества хмелеет раньше срока. Подорвал старик здоровье на государевой службе. Уже легко уносит бравого офицера с простой кружки крепкого пива.

– Про твой «Новороссийск» даже я, кадровый офицер, не знаю. Опять начитался своей западной прессы… – Петр махнул рукой.

Валерий выложил первую партию шампуров над углями. Равномерный белый цвет угля мерцал по углам розовым отблеском томящегося жара. Бог огня ждал жертвы, чтобы воскреснуть. Едва крупные капли жира стекли с мяса на угли, как образовался язычок пламени.