Безмолвные

— Ты не получишь его, — отчеканил капитан, глядя в глаза лекарю. — Я не люблю, когда меня держат за дурака. Мы многие годы летаем вместе, и ты впервые говоришь, что тебе нужен человек. Был бы я дураком, не стал бы капитаном! Или ты расскажешь правду и я подумаю о твоей просьбе, или забудь о нем. Выживет — продам на рынке. Сдохнет — выкину за борт.

Стефан стиснул зубы. Он отлично понимал, что если скажет правду о необычном пленнике, северянина продадут магам-алхимикам. Никто не делает ему одолжений, когда речь заходит о деньгах. Что ж. Пусть северянин не достанется никому!

Бремер промолчал.

— Как хочешь, — сквозь зубы процедил капитан.

На этом и расстались. Стефан перестал заходить к больному, от всего сердца надеясь, что тот сдохнет.

Александра

Скамьи для монахинь и стол для судей решили поставить прямо в монастырском дворе. Суд чести обычно устраивали в главном храме, перед статуями богинь, но со вчерашнего дня там стоял гроб с телом Руты, старшей сестры белого монастыря.

За прошлую неделю весеннее солнце просушило квашню под ногами, оставив холмы черного грязного снега лишь под стенами и в клумбах. Скамьи поставили прямо у ступеней храма. Слева заняли места сестры в алом облачении, справа — сестры в белом.

Милость и Пасиа Грина — богини любви, сестры-близнецы. Их главный храм — красно-белый, с высоким куполом и большим залом со статуями богинь — не одно столетие высился на склоне горы Петры, на границе манора госпожи Милевской. Два малых храма и кельи сестер стояли поодаль. Справа от главного храма жили белые сестры, служительницы Милости, слева — алые, служительницы Пасии Грины. Богиня Милость охраняла чистую любовь, девственниц и супружескую верность. Пасиа Грина внушала страсть, берегла рожениц, дарила плодовитость. Все монахини принимали обет целомудрия. Лишь чистые телом и мыслями, свободные от колдовской скверны и мирских соблазнов могли говорить с богинями. Для тех, кто нарушал обет, устраивали суд чести, безжалостный и скорый.

Рассаживались долго. Неловко молчали. Старшая сестра Рута умерла накануне. Тело еще не успели омыть и отпеть, когда внезапно выяснилось, что ее любимая воспитанница, сестра Александра — гулящая девка, нарушившая все обеты.

Правда? Ложь? Ложь, конечно! Все знали, что сестра Леслава, наставница алых сестер, недолюбливает Александру. Оболгали! Оболгали? Да как же? Вон и парня привели на суд. Честный, хороший. В монастыре бывал часто, из деревни мед возил, молоко. Молодой, красивый, спокойный. Многие монашки на него заглядывались, но до греха и не доходило. Сестра Александра холодна, как вода в зимней реке, да тоже женщина. Кто знает, что подо льдом таится?..

Так что? Правда? Ложь?

Судьи заняли места за дубовым столом. Во главе — сестра Леслава. По правую руку — сестра Мира, преемница Руты. Женщина не смотрела на подсудимую. Знает о чем-то, но молчит? Оболгали сестру Александру! Всем ясно! Или нет? Сестра Мира достойная женщина, мудрая, добродетельная. Неужто смолчала бы, если оболгали?

Весна. Монастырский двор залит туманом. Он ест остатки снега, оседает на волосах и лицах. В таком тумане все происходящее видится сном, недоразумением. Или нет?

Вот во двор вывели подсудимую. Александре двадцать три, высокая, статная. Идёт, расправив плечи и с достоинством глядя перед собой. Нижняя рубаха и ферязь безупречно белы. Темно-русые волосы убраны под платок, ни одной прядки не выбилось. Губы плотно сжаты, брови нахмурены, подбородок вздернут. Неужели такая позволит лишнего деревенскому парню?

Он увидел Александру, привстал с места, ища ее взгляда, но та и не думала смотреть на него, и парень тяжело опустился обратно. Врет? Или нет?

Подсудимую поставили перед судьями. Сначала заслушали сестру Катерину, которая рассказала, как неделю назад застала Александру и Ивана целующимися у ворот.

— Было? — сурово спрашивали судьи у Ивана.

— Было, — не поднимая глаз, отвечал парень.

— Провели осмотр, сестра Варвара?

Поднялась монахиня в алом. Кивнула.

— Что скажете?

— Не девица.

Зашумели, не сдержавшись, сестры обоих монастырей. Александра смотрела на воробьев, купающихся в пыли. Не понять, что у нее на уме. Смущена? Пристыжена? Напугана?

Сестра Леслава поднялась со стула, и все взгляды устремились на нее.

— Ты будешь помечена цветком и больше никогда — слышишь? — не переступишь порога монастыря. Ни нашего, ни иного.

Над двором повисло тягостное молчание. Нет страшнее участи для монахини, чем изгнание. В мире, где людям не принадлежали ни вещи, ни земля, ни их тела, храмы были островами. Не надежды, нет, — для людей не существовало надежды, — но островами, где можно позволить себе короткую передышку перед смертью. Здесь женщины могли не бояться за честь, здесь можно было учиться читать и писать, здесь сохранились книги! Попасть в жрицы все равно какого бога — большая удача. У магов не осталось совести, но храмы они уважали. Не как святыню, но как напоминание о тех, кого они превзошли.