Безмолвные компаньоны

Моя девочка вскочила и, подбежав, схватила меня за руку. Ее ладошка была в грязи, но не потная. Влажность, так изводившая меня, ее словно и не коснулась.

– Что происходит?

Гетта вдруг заулыбалась. Ее ресницы затрепетали, и я поняла, что она рассматривает мои бриллианты. Маленькая ручка потянулась ко мне, коснулась моей шеи.

– Не сейчас, Гетта. У тебя грязные руки. Позже ты сможешь как следует рассмотреть мое колье, – я отодвинула ее и посмотрела на мальчишку. Мерзкий оборванец не дрогнул под моим взглядом, не оробел. – Что же до тебя… Тебе здесь не место. И ты сам это знаешь. Это последнее предупреждение.

Он запоздало сдернул с головы засаленную шапку.

– Извините, госпожа. Я пришел только потому, что ищу работу.

– Цыгане не работают, – начала я, но Гетта вдруг потянула меня за руку. Она сложила пальцы в знак, один из тех, с помощью которых мы объяснялись. Лошадь

.

– Он украл у меня лошадь?

Девочка нетерпеливо замотала головой, нетерпеливо кривя губы, как всегда, если ей не удавалось достаточно понятно донести свою мысль. Лошадь. Мальчик. Лошадь.

Оборвыш всполошился и вдруг заговорил с ней на своем цыганском наречии. Звучало кошмарно, было что-то демоническое в этих гортанных звуках. Но Гетта, кажется, понимала, она кивала и мычала в ответ.

– Мисс Генриетта Мария… – цыган уставился на меня своими черными, как ямы, глазами, – мисс думает, что вы позволите мне поработать здесь. С лошадьми.

Я удивилась тому, как он это понял. А как он осмелился предположить, что он понял Гетту лучше, чем я!

– Я не подпущу тебя к нашим лошадям ближе чем на сотню ярдов, – прошипела я. – Тебя, конокрада.

Гетта отбросила мою руку.

– Пожалуйста, мистрис. Пожалуйста. Мой народ умеет обращаться с лошадьми. Ваш слуга прогнал нас с пустоши, а что же нам теперь делать? Что мне есть?

Я помолчала. У него и в самом деле был жалкий вид, весь в лохмотьях, он раболепно склонился передо мной. Гетта снова подала мне знак. Ничего.

– Я знаю, что у них ничего нет, Гетта. Но не я в этом виновата.

Нет, я не виновата. Мальчик. Ничего.

– Мы ничего не украли, – тихо сказал он. У Гетты загорелись глаза, так что я невольно ощутила ревность. Что общего у этого бродяжки с моей дочерью – моим созданием? Я не желаю, чтобы он отирался рядом с ней! – За все время, что мы летом прожили на пустоши, мы у вас ничего не стащили.

– Возможно. Но у меня на конюшне будут стоять кони самого короля. Понимаешь? Разве могу я так рисковать? Что скажет король, если его коня украдет цыган? Он во всем станет винить моего супруга. И тогда нам конец.

Гетта умоляюще сложила на груди руки.

– Вам нужны будут помощники, – сказал мальчишка. – На время приезда короля. В конюшне понадобится много рук. Вы с ног собьетесь.

– Тогда мы наймем взрослых мужчин. А не ребенка-цыгана.

Гетта топнула ножкой. Затем, к моему изумлению, она обхватила меня за ногу и толкнула.

Я вспыхнула. Из нашего парка в Бридже я перенеслась в родительский дом, на много лет назад. Вот Мэри тянется к блюду со сладостями, оттолкнув меня. Она хохочет, видя, что я упала. Ярость и обида переполняют меня так, что руки чешутся.

Звук пощечины оказался громче любого крика. Я ахнула. На щеке у Гетты красным отпечаталась моя пятерня. Прежде я ни разу не ударила ее, даже пальцем не тронула.

Никогда мне не забыть боль – и еще что-то, близкое к ненависти – вспыхнувшую в ее глазах.

– О, Гетта! Молю, прости меня. Я не хотела – но и тебе не следовало меня толкать! Уж очень ты своенравна сегодня.

Невольно я скосила глаза на окно. К счастью, Джосайи там не было. Он не видел, что моя дочь ведет себя, как невоспитанная шалунья, которой он ее и считает.

– Я ничего дурного не хотел, мистрис, – мальчик снова нахлобучил на голову шапку. – Просто искал работу. Ладно, я пойду. До свиданья, мисс Генриетта Мария.

С губ Гетты сорвался звук: ужасный, как крик раненного зверька. Бросившись за цыганенком, она ухватилась за его куртку. Не могу объяснить, что происходило между ними. Он спокойно заговорил с ней на своем дикарском наречии, а она отвечала жестами, которых я никогда прежде не видела.

Наконец, Гетта отпустила его. Она вернулась к своей грядке и принялась подстригать чертополох. В мою сторону она не глядела, но мне был виден ее профиль. На ее лице не осталось ни следа негодования. Бледное, безжизненное, оно выражало только безмерную грусть.

У меня защемило сердце. Ведь Гетта еще не знает, что ей не позволено участвовать в представлении на маскараде. Я увидела, как она согнулась над грядкой и поливает розмарин своими слезами. На пересохшей почве появлялись все новые темные пятнышки, они медленно впитывались и просачивались к корням.

Сердце матери не в силах выдержать подобного. Трудно безучастно слушать даже рыдания и плач обычного ребенка. Но при виде того, как тихо страдает моя бедная немая девочка, вся решимость моя была сломлена – так ломается тонкая ветка под весом лесного голубя.

– Погоди! – крикнула я. Мальчишка остановился как вкопанный. Я еще раз опасливо оглянулась на окно – пусто. – Погоди.

Бридж, 1865