Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен

Донесшийся из-за двери топот ног возвестил, что гвардейцы бросились исполнять приказание.

И тут всплыли в памяти жестокие и мучительные подробности. Притворное целомудрие Екатерины, которое мне не хотелось осквернить, — по этой причине я в крайней спешке устроил наш брак. Наша брачная ночь, когда она вела себя как распутница, шлюха, давно познавшая сладость любовных утех. Сирийские умащения, подаренные Деремом. Калпепер и Екатерина, куда-то запропастившиеся во время моей болезни. Ее коварное кокетство, яркий румянец по утрам, который я наивно приписывал религиозному воодушевлению после мессы. Запертые двери в Йорке, а на следующее утро — славная история о шотландских убийцах, лживые уверения и притворные поцелуи. О господи!

Я заплакал, опустив голову на стол. Шляпа скатилась. Я знал, что мои волосы изрядно поредели, но сейчас мне было все равно. Я сидел здесь перед всеми все равно что вовсе без одежды, мой позор был выставлен напоказ, однако меня это не волновало. Все заслонило огромное горе. Я любил Екатерину целомудренно и преданно. А она оказалась лживой блудницей, похотливой самкой, которая отправилась служить ко двору, чтобы «добиться солидного положения».

Откинувшись на спинку кресла, я закричал:

— Меч! Меч!

Никто не шевельнулся.

— Принесите мне меч! — приказал я. — Я убью ее, убью… Она никак не могла насытиться любовными оргиями, так пусть захлебнется смертельной агонией! — Я глянул на советников. — Друзья, я хочу, чтобы она терзалась! Корчилась в жестоких муках! Ведь любовный экстаз охватывает порой каждую частичку нашего тела! Так пусть всем телом своим она ощутит мою дикую боль.

Мне нужно просто отомстить! Почему они не понимают меня? Их короля переполняет страдание… Пусть виновница страдает так же.

— Вы что, оглохли? Я сказал: меч!

Впрочем, я же не смогу убить ее самолично. Мне недостанет сноровки.

— Нет, призовите сюда фехтовальщика!

Кранмер простер ко мне руки. По его щекам тоже текли слезы. Но слезы бывают разными, а мой плач рождался в самых недрах кровоточащей души. В ее бездонном источнике. И переполнявшая меня боль порождала неудержимые рыдания.

— Прекратите! Прекратите!

Не в силах более терпеть эту пытку, я вцепился в Кранмера и заорал так, словно хотел вывернуть наружу все свои внутренности, избавиться от самого себя.

Измена. Меня опять предали. Невыносимо! Словно огонь жег меня изнутри. Моя жизнь и моя любовь обернулись ложью, меня окружали притворные любезные маски, а под ними мерзкие…

Меня вывернуло прямо на стол, и я с отвращением смотрел, как рвотная масса стекает на турецкий ковер. Жизнь моя подобна вонючей блевотине; вот все мое раздрызганное, прогнившее, изменившееся до неузнаваемости бытие.

* * *

Не знаю, кто уложил меня в постель. Я бредил, совсем обезумев. Перед уходом я приказал разыскать Уилла и привести его ко мне.

В кровати я провалялся не вставая два дня и все это время провел в темноте, не разрешая открывать шторы. Мне связали руки шелковыми лентами, чтобы я не повредил себе. Вспышки ярости неизменно сменялись рыданиями, заснуть не удавалось. Воспоминание за воспоминанием всплывали в моей голове, одно мучительнее другого, и я бился в бесконечной агонии. Погружаясь в легкое забытье, я видел жуткие кошмары. Временами меня накрывала очередная волна лютого гнева, и я желал только одного: вырваться из плена собственных мыслей.

Душевные мучения не ослабевали, но в итоге я обессилел физически и впал в полное изнеможение и неподвижность.

XLIV

Очнувшись, я увидел скорбное лицо Кранмера. Он стоял у изножья моей кровати. Долго ли он торчал тут? Что ему нужно?

— Ваша милость… мой возлюбленный король… — начал он, сделав шаг в сторону изголовья.

Возлюбленный. Только старцы отныне могли так обратиться ко мне, и только в устах старика я мог счесть это слово правдивым.

Может, они действительно переживали за меня? Боялись за мой рассудок или за мою жизнь? Увы, я не умер от горя и не обезумел, что подарило бы мне блаженное беспамятство. Я остался самим собой, с неизбывным мраком в душе — но в здравом уме. Ничто не облегчало мою боль.

— Кранмер. — Я кивнул ему, разрешив приблизиться.

— Мы обнаружили один документ в письменной шкатулке Калпепера… обыскали его жилье, пока он развлекался на соколиной охоте. Его уже арестовали.

Он вручил мне письмо с таким виноватым видом, словно сам написал его.