Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен

Подарок от «Валентина»: отрывок из Овидия, его поэма о любви. Мне думалось, что она с удовольствием переведет ее. Но сейчас я понял, что такое подношение будет крайне неуместным и даже непристойным.

— На Валентинов день мне выпала записка с вашим именем, — медленно сказал я, судорожно соображая, как исправить положение. — И нам следовало обменяться памятными подарками, а я по нерадивости забыл…

— Вы плохо себя чувствовали, — быстро напомнила она.

— Да-да. Итак, я хочу подарить вам… — милостивый Боже, что мне в голову пришло! — одно скромное украшение. Рубиновое кольцо.

Алые сердечки. Валентинов день. Да, это вполне подойдет.

— Я в трауре, — сказала она.

— Мы же говорили о том, что христианам не о чем скорбеть. Поэтому не отказывайтесь.

Я достал из шкатулки кожаный мешочек, выудил из него кольцо и вручил ей.

Она неохотно взяла его.

— Оно из какого-нибудь святилища?

— Нет, кольцо не из сокровищницы Бекета, если вы этого опасаетесь! Невозможно разделить рубин, сохранив его округлость. Вам это, разумеется, известно. Если хотите, я расскажу, откуда у меня это колечко… Его носила в девичестве моя любимая сестра Мария. Примите его, потому что вы так же чисты, как и она.

Конечно, Кейт знала мужчин: брат выдал ее замуж по политическим соображениям; старый супруг вожделенно пускал слюни, его сменил алчный второй муж, не давший цветам ее траура смениться плодами. Рубин детских надежд… Странно, что зрелая, дважды овдовевшая женщина оказалась единственной из моих знакомых, кого я счел достойным носить этот рубин. Даже умная малышка Елизавета была… чересчур чопорной, замкнутой. Тут дело не в годах…

— Благодарю вас, — сказала леди Парр, надевая кольцо на палец. — Очень любезно с вашей стороны, что вы вспомнили о подарке.

«А с вашей стороны очень любезно было забыть о том ужасном вечере, — подумал я. — Подобная забывчивость милосердна… и доступна далеко не всем».

Вдова Парр… нет, Кейт… воплощала в себе доброту, и любовь, и свет.

Но она склонна к протестантизму!

Перед уходом леди извлекла из кармана крошечный томик псалмов.

— Мне хочется подарить вам кое-что, — внушительно сказала она.

И лицо Кейт опять засияло неземным светом — такой мне хотелось бы видеть ее всегда.

— Прочтите, — произнесла она настойчиво, вложив томик в мою руку. — Я надеюсь, что сделала верные переводы.

Она ушла, и я остался один, прижимая к сердцу книжку в черном кожаном переплете.

Только протестанты делают свои переводы священных текстов!

* * *

Листая Псалтирь, я вдруг вспомнил о помрачении своего рассудка — первый раз спустя добрых шесть часов! Безмятежное благоразумие вдовы Парр изгнало дурные мысли и исцелило больное воображение.

L

На тот день я назначил аудиенции иноземным послам. Пора было разобраться в наших отношениях. В частности, меня очень разозлил известный испанец, который, пользуясь своими знакомствами или влиянием на Шапюи, стал очевидцем казни Екатерины, после чего осмелился накропать «хронику». В ней он поведал о романе королевы и Калпепера, о моей жестокости и прочих грязных подробностях. Приблизительно сотню экземпляров его пасквиля уже успели издать, и они разошлись не только по Лондону, но и по всей Европе. Он оказал мне плохую услугу, изобразив меня до безумия влюбленным самодуром, которому свойственны все пороки на свете.

Согласно регламенту аудиенций, послы должны были сменять друг друга каждый час: в два часа я ждал Шапюи, в три — Марильяка, в четыре — посланца Шотландии, одного из бастардов Стюарта, и в пять — папского ставленника. А после приемов в моей гостиной за ужином я надеялся вволю насладиться вином и запеченными миногами. Повар получил заказ заранее, поскольку блюдо это требует кропотливости — после трудоемкой чистки миногам удаляют головы…

Мне принесли парадное облачение. Иноземцы должны видеть английского монарха во всем блеске. Я надел расшитый самоцветами камзол и парчовый, переливающийся золотом плащ. На плечи мне легла отделанная мехом королевская мантия, чей фасон, по-моему, не изменился со времен правления отца. Сейчас я был одет как пожилой человек, который, по слабости здоровья, вынужден носить теплые и плотные вещи. Что ж, от правды никуда не денешься. Я и так слишком долго молодился. Но нынче уже не считал важным скрывать свои годы от окружающих. Я разрешил Гольбейну писать мой портрет в полном королевском облачении и, позируя, опирался на трость — тем самым я подчеркивал свой почтенный возраст. Изысканную резную трость подарил мне отец Нилла Мора. Этот ирландец… Кстати, надо будет побеседовать еще и с ирландским послом. Как же я мог забыть? Я как раз думал о нем в прошлый четверг и составил для него послание… Куда же оно могло подеваться? Такая забывчивость просто недопустима, я начинаю терять важные бумаги.

— Ваше величество, прибыл посол императора, — объявил паж.

— Мы готовы принять его.