Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен

Но вот развеялось воспоминание о его убогой шутке, и все вновь ощутили прелесть чудесного летнего дня. Настроение наше улучшилось благодаря славным народным песням «Кончина и похороны малиновки», «Мышь и мышелов», «Юная молочница», «Черная ворона».

Вдруг тоненький голосок Елизаветы запел шотландскую балладу:

Бесси Белл и Мэри Грей,Две красивые юные девы…

Девочка сидела далеко от меня, и я совсем забыл, что она тоже присутствовала на приеме.

Бесси в сторожке жила у ворот,А Мэри — в замке большом,Бесси утра с печалью ждет,А Мэри спит сладким сном.

Я был ошеломлен. Как посмела Елизавета принародно бросить мне вызов, напомнив о своих правах, и обвинить меня перед двором в том, что ей приходится вести жизнь, недостойную принцессы? Ведь всему миру известно, что она незаконнорожденная, ведьмина дочь, и ее титулуют «леди» лишь потому, что я любезен и добр! И вот как она решила отблагодарить меня!

— Вы можете продолжать следить за воротами в Хатфилд-хаусе, — тихо произнес я, — завтра же вам надлежит вернуться туда. Я огорчен тем, что вы не сумели подобающе вести себя в королевских садах Хэмптон-корта.

Гости за длинным столом хранили гробовое молчание. Диалог шел только между мной и Елизаветой, сидевшей шагах в тридцати от меня.

— Вы позволите Роберту поехать со мной? — спросила она. — Тогда мы сможем по очереди сторожить садовые ворота.

Я глянул на молодого Роберта Дадли, миловидного парня с синей лентой в пышных каштановых волосах.

— Нет, — сказал я. — Тогда ваши занятия превратятся в игру.

Его лицо омрачилось, Елизавета же не показала своего огорчения. Видимо, у них завязались добрые отношения. Вот и славно. Значит, расставание будет для них уроком.

— Очень хорошо, — сказала она. — Жаль, конечно, что я теперь не смогу ухаживать за крокодилом. Трудно жить в изгнании, вдали от родных, привычных мест. Я буду молиться о здоровье бедного животного. Пусть толстая кожа и хитроумие защитят его от недоброжелателей.

Боже, до чего она довела меня! Ее слова не по-детски язвительны. Да, она вкрадчива и опасна, как любой взрослый претендент на трон. И следовательно, она враг моему Эдуарду.

— Вы можете удалиться, — сказал я. — Вам совсем не обязательно искать предлог, чтобы покинуть наше общество.

Однако, глядя, как она уходит, я испытал душевную муку. Кто объяснит человеческую душу? Мария, мой первенец, долго оставалась для меня единственным ребенком, и ничто не могло изменить моей любви к ней. Эдуард стал долгожданным подарком, о котором я неустанно молился. А Елизавета? Изначально ее рождение принесло разочарование — второй никчемный младенец женского пола, да еще от порочной матери. Тем не менее — совершенно непостижимо — она интересовала меня больше остальных. Возможно, потому, что она одна из троих моих отпрысков не боялась меня. А в сущности, чего ей страшиться? Ее — единственную из моих подданных, должно быть, — не коснулся пока мой гнев. Я не мог наказывать ее. Уверенный в ее незаконнорожденном положении, я так и не отрекся от нее. Короче, все худшее для нее уже произошло, и она понимала это. Как и я.

Гости тактично не сводили глаз с клубничного десерта. Домашние ссоры смущают посторонних, особенно если неладно в королевском семействе. Никакие стихи или рейнские вина не могли уже спасти этот омраченный день. Хорошо, что он подошел к концу.

LII

Усталое лето тащилось к поре увядания. В конце августа засуха охватила Уорикшир и Нортгемптоншир, и священники уже поговаривали о древней традиции всенародного паломничества — дабы молить Деву Марию о заступничестве. Должен ли я запретить это? Не будет ли разрешение уступкой папской власти? Мы с Кранмером посовещались и пришли к выводу, что Богоматери, в отличие от иных святых, такую честь оказать позволительно. В конце концов, даже Христос почитал Марию.

— А как продвигается ваша работа над «Книгой общей молитвы»?[42] — спросил я, зная, что он уже давно трудится над ней.

— Продвигается, продвигается успешно. А как поживает ваш «Требник»?

Я занимался составлением основных молитв на английском, а также на латинском языках, дабы удовлетворить запросы как ученых, так и малограмотных верующих, и собирался издать их. Помимо того что я имел личное право «Imprimatur», мне не требовались одобрительные «Nihil obstat»[43] римских цензоров. По правде говоря, я с удовольствием трудился над этим требником.

— Он почти закончен, — сказал я. — Полагаю, в будущем году его уже напечатают.

— Поистине, способности и усердие дарованы вам свыше, — сказал он, покачав головой. — Этому можно только позавидовать.

— И я восхищаюсь вашими талантами, Томас, — правдиво ответил я, искренне считая редкостью как его душевную чистоту, так и тонкое понимание стиля и толкования слов.