Безумец и его сыновья

И задыхались осужденные, но падать было некуда — стояли мертвые вместе с живыми. Смешались день и ночь, взялся стоять в том вагоне непереносимый дух. Прижимались к монаху мертвецы, оскалив синие рты, он же молился, стиснутый самой смертью. Те, кто был еще жив в вагоне, посходили с ума — пели, смеялись, сами с собой разговаривали.

Проникал уже в щели северный холод и завыл ветер.

Когда остановился поезд, распахнули двери охранники, принялись выгружать мертвые тела и удивились живым.

Погнали выживших по лесам, по болотам — брели они, кровеня ноги о камни, подгоняли их холод и выстрелы. Тех, кто падал, загрызали свирепые псы. Охранники смеялись, показывая на кости по сторонам дороги:

— Вот истинные счастливчики. Не увидят того, что придется вам увидеть.

И работали плетьми, обещая:

— Вагоны вам раем покажутся.

Привели оставшихся на острова к монастырским стенам. Охранники сказали монаху:

— Вагон тебя не взял, дорога не убила — а как запоешь, монашек, когда отведем тебя к самому шутнику Хозяину? Неужто выдержишь его самого?

И был приведен он в подвалы; пол там был залит как бы водою. Вступил монах в ту воду и понял — не вода то, а кровь. Смеялся сам Хозяин, поглядывая на монаха, поигрывая плеткой — была плетка сделана из человеческой кости и обвита железными обручами. На конце ремня висела гирька — ею так комиссар наловчился бить узников, что с одного удара вышибал дух — то был великий шутник!

Начал он:

— Ты, гость дорогой, видно, голоден? Давно скоромным не лакомился? Я гостю рад, хорошо его потчую. Принесут нам сейчас парной телятинки.

Вынесли тогда охранники в корыте еще дымящееся мясо. Шутник-комиссар молвил:

— Будет тебе сейчас и монастырское вино.

И зачерпнул кружку крови.

Спросил он, как бы удивляясь:

— Что же не ешь, не пьешь, али сыт? Обижаешь меня, хозяина. Я-то сырятинкой потчуюсь с удовольствием.

Сказав, отрезал острым ножом кусок человечины и жевал, подмигивая монаху. И запивал из кружки человеческой кровью.

Поев, попив, хлопнул комиссар в ладоши:

— Видно, гость сыт. Хорошо — не сыграем ли тогда в шахматы? Славные у меня шахматы, из кости точеные. Ан, не полюбуешься?

И на то гость не ответил. Хозяин догадался:

— Видно, ты с дороги не выспался? Отведите-ка его в палаты, приготовленные для гостей — пусть отогреется.

Схватили монаха, поволокли в келью, где стояла печь, и, привязав к той печи, накидали в нее дров и запалили. Как только взялся потрескивать огонь, попрощались:

— Нынче выспишься на жаркой перине!

Готовился монах крепко заснуть — но пошел дождь, вода потекла ручьями с потолка и со стен — так и не смог огонь в печи наладиться.

Утром мучители удивились:

— Видно, монах, тебе сам Бог помогает. Готовься к новой встрече.

Вновь привели его к Хозяину. Ласково встречал шутник монаха.

— Как почивал гость дорогой, сладко ли нежился? Не душно было тебе, сердечному?

И наказал охранникам:

— Видно, гость смаялся с духоты. Отведите его в прохладное место, пусть теперь понежится в холодке.

Подхватили дорогого гостя, сволокли в глубокие погреба — там, на крючьях, подобно замороженным тушам, покачивались заиндевелые покойники. На оставшийся крюк подвесили за ребро монаха — и оставили покачиваться.

Явившись за узником на следующий день, удивленные, вскричали:

— Чем мы только не угощали, не потчевали странника — он же словно каменный. Нет у него нутра, не чувствует боли!

Взялся один охранник ножом водить во монашьей спине, намереваясь отрезать лоскут кожи:

— Быть не может, чтобы не заплакал монах, когда пласт его кожи отворю себе на ремень. От этого самые терпеливые заходятся криком.

Но схватил его за руку товарищ:

— Сам Хозяин гостя обихаживает. Он волен на шутки-забавы. А ну на тебя осерчает — верно, тогда не помилует!

Охранник при одном упоминании о Хозяине поспешно нож складывал — и поспешил донести комиссару о чуде. Его товарищ, отводя глаза от монаха, укрыл того шинелью. И сказал:

— Видно, ты каменный, раз сам Хозяин не мог из тебя ни слезинки выбить — а он мастер великий на проделки.

А монах заплакал.

Спросил удивленный охранник:

— Почему, когда накрыл я тебя шинелью, потекли твои слезы?

Впервые разжал измученный губы:

— Тому плачу, что посреди пекла у слуги самого сатаны сердце дрогнуло. Укрыл меня, пожалел приговоренного. Коли в звере пробудился Господь, воцарится ли ад, восторжествует?!

8

Вскричал шутник, увидев дорогого гостя:

— Быть не может того! — И сам себя ущипывал. Убедившись, что странничек жив, воскликнул:

— Таков обычай — на первый день гостя ублажай, на второй потчуй, на третий не скупись, но если дальше загостился, указывай на дверь, собирай в дорожку! Не хочешь попрощаться с Хозяином, не скажешь ему доброго слова?

Монах тогда и ответил: