Безвыходное пособие для демиурга (СИ)

Конечно, всего этого не могло быть в действительности. Я все придумал.

Но, с другой стороны, как я оказался здесь, зажатым между мирами и временными пластами, лишенный привычной обстановки, «ноута» и мечты стать признанным писателем, пусть даже после смерти?

Настроение было препаскудным. Я открыл папку с музыкой. Здесь натолкано было всего понемногу: «Modern Talking», «Boney M», «C.C.Catch», Jean Michel Jarre, «E-type», Vanessa Mae…

В нашу эпоху ремиксов, когда модно не создавать новое, а биться в жалких подражательных потугах, лучше слушать «динозавров», нежели современников. Тем более, что, все равно, ничего интересного сверстники сказать не могут, ну кроме «запар» Потапа и Насти Каменских: «А ты люби меня, а не люби мне мозги».

Но все это было не то.

Хотелось чего-то жесткого, агрессивного, вроде «Rammstein». Мне нужна была эдакая ментальная пощечина, чтобы я прекратил истерично метаться, успокоился бы и занялся бы хоть чем-нибудь: если не писаниной, так хотя бы компьютерными играми.

Я включил «Prodigy». Но что-то было не так. Или в музыке, или во мне, или в «ноуте»…

Я нервно ходил по комнате.

Мне хотелось первородного хаоса, из которого появилась вселенная. Мне казалось, что, услышав что-то подобное: смесь медитативной и металлической музыки, я пойму, что же мне делать дальше и куда двигаться.

Я снова подсел к монитору. На этот раз я остановился на альбоме «Organik». Robert Miles начал медленно прочищать мне мозги.

И тут я хлопнул себя по лбу: вот оно, как же я раньше до этого не додумался! Я хотел написать не просто гениальный, но еще и оригинальный роман, а сам тем временем превратился в ханжу, который слушает музыку отцов и дедов, и считающий, что сверстники ни на что не способны. Но это не так. Нужно просто перестать предъявлять миру претензии. И все.

Вот тогда я напишу что-нибудь дельное.

Я подсел к пустому открытому «вордовскому» файлу и с ужасом понял, что на меня снова накатывает волна черного вдохновения.

Еще секунда – и провалюсь в творческое забытье, а потом – снова буду гадать: я написал все это, или ко мне прилетал «печальный демон, дух изгнанья»?

Наверное, и рассказ об инквизиторе я написал в этом же состоянии, понять бы только: когда?

Руки сами легли на клавиатуру. Я почувствовал нахлынувшую волну жара, точно снова очутился в «маршрутке», везущей загадочного человека в страну, в которой сам я никогда не был.

В конце концов, что я теряю? Я ведь всегда хотел создать что-то новое, оригинальное, захватывающее. И если мне кто-то в этом поможет, что с того?

Название пришло в голову само. Это было какое-то замысловатое слово. И мне оно понравилось своей таинственностью и туманностью.

И я отдался во власть чужих фантазий.

Навь. §2. Ноки-Моноркен

Меня встречало голубое знамя Казахстана. Ветер лениво играл с полотнищем, на котором орел нес на своих крыльях солнце. Золото в лазури. Андрей Белый, наверное, обзавидовался бы.

Впрочем, от жары флаг стал линялым, а национальные символы и орнамент у древка приобрели цвет детской неожиданности. И от этого невольно вспоминались советские знамена двадцатилетней давности, бьющиеся над деревенскими клубами: такие же одинокие и обреченные вечно рваться в недоступное небо.

Подъехали к таможне. Вышел офицер. Я невольно поежился. Опять, как на российском посту, сейчас появятся солдаты с «Калашниками» и рыжая овчарка болезненного вида. Заберут паспорта, прогонят через терминал. Но нет, на этот раз обошлось без собак и автоматчиков. И сумки проверяли под открытым небом.

А потом подняли шлагбаум и наша «газель» лихо помчалась по разбитой дороге. Вернее даже не по шоссе, а рядом. Сама трасса, хоть и была когда-то покрыта асфальтом, но выглядела так, будто именно здесь прошли орды монголов со всеми своими таборами и табунами.

С полчаса мы задыхались от жары, потому что окна открывать было нельзя: за нами по пятам неслось облако поднимаемой нами же пыли.

Потом с проселочной дороги мы все-таки свернули на трассу. Здесь заплаты из асфальта уже принимали некое подобие шоссе. И сразу ветер принес облегчение. И степь не казалась больше бездушным зверем. И зеленеющие горы, и какие-то поселки, наполовину стоящие в руинах, точно здесь недавно прокатилась война, все это неслось мимо.

Где-то в середине пути я увидел казахское кладбище. Это походило на миниатюрный город. Маленькие дома, венчанные полумесяцами, стояли ровными рядами. Кладбище одиноко возвышалось на холме. Аул, наверное, был в низине. И создавалось впечатление, будто город мертвых стоит сам по себе. Это было не хорошее знамение. Но, с другой стороны, – я знал, на что шел.

Проснулся я на въезде в Актобе, что в переводе означает «Белая гора». Наверное, когда-то здесь выходил наружу мел или известняк.

Великая река Илек, воспетая не одним акыном, меня не впечатлила. Она текла мутными ручьями, в которых бродили дети и стадо коров. Кто-то даже купался.