Беззаветность исканий

Совесть — изначальная проблема. Все время, пока живет человек, он думает, размышляет, что такое совесть. Совесть, если сформулировать обобщенно, есть внутренний стимул и внутренний тормоз: что разрешается и что запрещено? Что прекрасно, а что отвратительно? Чингиз Айтматов

1

Когда я читал в классе такие некрасовские стихотворения, как «Рыцарь на час», «Умру я скоро. Жалкое наследство...», «Скоро стану добычею тленья», стихотворения, в которых поэт казнит себя за то, что погрузился «в тину нечистую мелких помыслов, мелких страстей», кается в том, что «к цели шел колеблющимся шагом», с болью говорит о портретах друзей, что «укоризненно смотрят со стен», когда я читал все эти стихотворения девятиклассникам, то некоторым из них казалось (так они об этом говорили потом сами), что здесь какое-то непонятное недоразумение: ведь всем ясно и понятно, что если поэт пишет о народе и революции, то тем самым он служит народу и революции.

А может быть, дело в другом: может быть, кому-то из них просто непонятен человек, который требовательней и беспощадней к самому себе, чем современники, который судит себя строже, чем потомки!

И надо было показать ученикам, как близки нам идейно-нравственные традиции, которые несет некрасовская поэзия, как дороги нам те уроки беспощадной совести, которые завещаны нам великой русской литературой. Вот почему, закончив изучение лирики Некрасова, на уроке внеклассного чтения мы обратились к повести Василия Быкова «Обелиск».

Главный герой повести — сельский учитель Алесь Мороз. Ученики Мороза в тайне от учителя организуют диверсию, чтобы убить предателя. Но немцы схватили их, а учитель, вовремя предупрежденный, скрылся у партизан. Тогда оккупанты объявили, что если Мороз сам придет к ним, то арестованных ребят отпустят, а «по селу распустили слух, что вот-де как поступают Советы: чужими руками воюют, детей на заклание обрекают».

Когда Мороз решил идти и объявить себя, и командир и комиссар партизанского отряда набросились на него: «Надо быть круглым идиотом, чтобы поверить немцам, будто они выпустят хлопцев. Значит, идти туда — самое безрассудное самоубийство».

И потом, после войны, будут осуждать Мороза за то, что он все-таки сам пришел к немцам. И много лет не будет его имени на обелиске рядом с именами погибших его учеников.

Что же заставило учителя принять такое решение и прав ли он?

В повести развертывается спор, прав ли Мороз. Завроно Ксёндзов спрашивает: «Что он такое совершил? Убил ли он хоть одного немца? Особенного подвига за этим Морозом не вижу». Убил немца или не убил? Он сделал больше, чем если бы убил сто. Он жизнь положил на плаху. Сам. Добровольно. Вы понимаете, какой это аргумент? И в чью пользу?», — отвечает ему Ткачук. Действие повести происходит в Западной Белоруссии. Советская власть там к началу войны еще не окрепла. И когда схватили ребят, распустили слух, что-де Советы руками детей воюют, детей на заклание обрекают.

Мороз понимал, что немцы обманут, но пошел к ним потому, что не мог бросить своих учеников, веривших ему, потому что был учителем, потому что не мог позволить, чтобы на Советскую власть пала тень».

«Мороз пришел к врагам не потому, что боялся нареканий соотечественников — никто не стал бы обвинять его, он пришел по своей собственной совести. Он пришел, зная, что, не приди он сейчас, не пройдет и дня в его грядущей жизни, когда бы совесть не грызла его. Он пришел, зная, предвидя тот день, когда бы он встал перед виселицей с пятью детскими телами. Он пришел, предчувствуя те бессонные ночи, когда бы он с криком просыпался от одного и того же, в тысячный раз являющегося кошмара, картины той самой виселицы с изуродованными, раскачиваемыми ветром телами. И это не слабость».

«Мороз не мог поступить иначе. Он на всю жизнь перестал бы уважать себя, если бы не был в последний час вместе со своими учениками. Ведь он понимал, что это его воспитание сказалось в том, что ребята не смогли смириться с хамством, унижением, поруганием человеческой личности и захотели действовать, мстить... Он просил их не делать этого, видя, что силы неравны, но раз это уже случилось — он не смог отказаться от самого себя, от своих убеждений, привитых детям».

«Самым строгим судьей этого поступка может быть сам Мороз. Он и в жизни судил себя строже всех, а не соверши он этот поступок, он со стороны других, может быть, был бы прав, но сам себе он не простил бы этого никогда. Всю жизнь свою уча детей гуманности, он и смертью своей дал прекрасный урок ее».