Беззаветность исканий

«Я безумно полюбила Андрея Болконского, наверное, потому, что в нем всегда было много нерешенного, не было спокойствия, а был вечный поиск, искание своего «я». Меня очень волновал вопрос, обретет ли счастье и найдет ли смысл жизни Андрей Болконский. Толстой не дает однозначного ответа на этот вопрос. Но меня охватило непонятное радостное чувство, когда я прочитала эти слова, которые мне так хотелось услышать от князя Андрея: «Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух». Не о вечном небе думает в решительную минуту своей жизни князь Андрей, а о земле, о полыни, о струйке дыма. Князь Андрей, стремящийся всю жизнь к чему-то неземному и высокому, понял, что счастье всех — на земле. Но не повторит ли в будущем Николенька Болконский своего отца, не захочет ли своего Тулона, Аркольского моста? Ведь об этом говорит его сон: «Я сделаю лучше. Все узнают, все полюбят, все восхитятся мною». А если сравнить эти слова со словами Болконского-старшего: «Хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими». Не одно ли это и то же? В эпилоге вновь возрождается то, что ушло со страниц романа со смертью князя Андрея».

«Потрясло меня небо над Аустерлицем. Серое, с тихо ползущими темными облаками. В нем есть какая-то спокойная уверенность, чуть-чуть надменность, величавость. Такое небо удивительно, это невозможно передать, это надо увидеть и почувствовать. В нем есть какая-то недосягаемость, что-то высокое и чистое, к чему надо стремиться. Я теперь очень часто, когда иду в школу, смотрю на мчащиеся потоки машин, на толпы людей, в какой-то странной возбужденности спешащих по своим делам. Каждый занят сам собой. Все бегут, спешат, боятся опоздать. И над всей этой суетой — аустерлицкое небо. Спокойное, медленное небо. В нем есть что-то, что нам не дано».

«Я не могу принять Андрея Болконского с его страданиями и нравственными мучениями. Они кажутся мне надуманными и нежизненными. В наш век вряд ли найдется человек, который, взглянув на небо, скажет, что вся эта жизнь — «суета сует», не так надо жить, а по-другому. Думаю, что современный человек, посмотрев на чистое, безоблачное небо, на зеленеющий дуб, на девочку, весело смеющуюся, не пересмотрит взгляды на жизнь. Я не могу принять того, что Наташа, взглянув в окно и увидев прекрасный вечер, затаила дыхание и долго не хотела уходить. Конечно, все это прекрасно, но это мне чуждо. Я, например, не буду сидеть на подоконнике и говорить своему брату о красоте вечера и т. д. Я думаю, что даже влюбленные лет через десять не будут говорить, что закат красивый, воздух мягкий, а будут говорить, что ветер умеренный, температура ниже нуля, давление ртутного столба 750 мм. Вот что более соответствует нашему времени».

«Когда я прочел «Войну и мир», одно я чувствовал совершенно четко: есть что-то невероятно близкое мне в стремлениях, переживаниях, исканиях героев. Особенно одного — Андрея Болконского. Этот герой мне близок всем. Я вместе с ним мечтал о Тулоне, вместе с ним прозрел на Аустерлицком поле, полюбил Наташу и порвал с ней, я переживал, глядя на прощение князем Андреем Наташи, и был неимоверно удивлен смерти Андрея Болконского. В каждом поступке Андрея Болконского я видел себя. Но... ближе всего мне был князь Андрей в его худших поступках. Да, я радовался его прощению Наташи, но разве можно это сравнить с тем чувством, когда князь Андрей порвал с ней. Я восхищался Андреем Болконским порывающим, а не прощающим. Для меня гораздо ближе князь Андрей, сгорающий честолюбием, чем познающий тщетность этих стремлений. Я видел правильность этого продвижения к истине, к этой переоценке ценностей, но они меня не убеждали. И хотя я знал, что князь Андрей поступил несправедливо, не простив Наташу, я, оказавшись на его месте, поступил бы так же».

Как видите, и здесь мы встречаемся с тем же: глубоко личностным восприятием литературного героя. Когда речь идет о восприятии художественной литературы, это естественно (мы не говорим сейчас о том, что это личностное восприятие может быть и обедненным, и искаженным, и ложным, и что поэтому задача преподавания литературы — идя от этого непосредственного, живого восприятия, личного отношения, восприятие это обогатить, уточнить, насытить всеми красками созданного писателем художественного образа).

Совершенно очевидно при этом, что наряду с индивидуальными особенностями восприятия художественного произведения существуют и некоторые типические.

Несколько лет назад, закончив на уроках литературы анализ драмы А. Н. Островского «Гроза», я предложил девятиклассникам в течение урока ответить на вопрос: «Волнует ли «Гроза» современного читателя и зрителя?» Больше половины писавших принимают «Грозу» и Катерину:

«Ее естественность, честность, чистота, незаурядность и достоинство могут служить примером».

«Ее характер, твердый, сильный характер, который не может смириться с насилием, со злом, не может не волновать нас».

«Героизм и мужество необходимы людям любого времени».