Беззумный Аддам

Итак, девчонки. Если на личике (кругленьком или не очень) читалось «Отвали», Зеб отваливал. Но если кое-кто под покровом темноты забирался к нему в койку, стоящую в комнате общежития, Зеб и не думал возражать. Ему с детства внушали, что в смысле нравственных принципов он недалеко ушел от таракана, а он старался не обманывать чужие ожидания. Кроме того, отвергнуть авансы девушки – значит нанести ей тяжелую моральную травму. Не все эти девушки при свете оказались бы красавицами, но у одной была потрясающая мягкая попа, а у другой сиськи как два шара для боулинга в авоське, а…

– Слишком много информации, – говорит Тоби.

– Не ревнуй. Они все умерли. Неужели ты будешь ревновать к кучке мертвых женщин?

Тоби молчит. В воздухе между ними висит сексапильный труп Люцерны, когдатошней сожительницы Зеба, – невидимый, неупоминаемый и, насколько известно Тоби, скорее всего непогребенный.

– Живым быть лучше, чем мертвым, – говорит Зеб.

– Не буду спорить. С другой стороны, никогда не знаешь, пока сам не попробуешь.

Зеб хохочет.

– У тебя тоже потрясающая попа, – говорит он. – Только не мягкая. Очень компактная.

– Расскажи про Чака.

Чак появился в штаб-квартире «Медведелёта», словно вошел на цыпочках в запретную комнату, но с таким видом, словно имел на это полное право. Крадучись, но уверенно. Зебу показалось, что у Чака одежда слишком новая. Он был как только что из магазина спортивно-охотничьего снаряжения – кругом сплошные молнии, застежки-липучки и клапаны карманов. Как навороченный видеопаззл. «Раздень этого человека, найди лепрекона, и выиграешь приз». Никогда не доверяй человеку в новой одежде.

– Но должна же одежда когда-нибудь быть новой, – говорит Тоби. – Во всяком случае, тогда – должна была. Когда она только с фабрики, она всегда новая.

– Настоящие мужчины умеют запачкаться с головы до ног за секунду. Достаточно поваляться в грязи. Кроме одежды, у него были слишком большие и слишком белые зубы. Когда я вижу у человека такие зубы, мне всегда хочется аккуратно постучать по ним бутылкой. Проверить, не вставные ли они, и посмотреть, как они будут крошиться. У моего папочки, преподобного, были такие. Он их специально отбеливал. Эти зубы и загар – все вместе было похоже на рыбу-удильщика, что живет в глубинах океанов, или на голову дохлой лошади, давно лежащую в пустыне. Когда он улыбался, становилось хуже.

– Не надо вспоминать о детстве. Ты впадешь в меланхолию.

– «Вредна для дела печаль, скажи печали «прощай»? Детка, не надо среди меня проповедовать.

– Мне это, во всяком случае, помогает. Отгонять печаль.

– Ты уверена?

– Так что там с Чаком?

– Так вот, Чак. У него были какие-то такие глаза. У Чака. Как ламинированные. Жесткие и блестящие. Словно прикрытые прозрачной заслонкой.

Когда Чак впервые появился в столовой с подносом в руках и спросил разрешения подсесть, он оглядел Зеба с ног до головы – вот этими вот ламинированными глазами. Словно штрихкод сосканировал.

Зеб посмотрел на Чака снизу вверх. Не сказал ни да, ни нет – только хрюкнул (что можно было истолковать и так, и эдак) и стал дальше сражаться с загадочным резиновым подобием сосиски у себя на тарелке. Можно было ожидать, что Чак начнет расспрашивать – кто ты такой, как сюда попал и так далее, – но он избрал другую стратегию. Он начал с «Медведелёта». Сказал, что это потрясная шарага. Но поскольку Зеб не начал в ответ кивать и восторженно угукать, Чак намекнул, что оказался тут лишь по причине временной черной полосы в своей жизни – ну знаешь, пришлось залечь на дно, пока буря не уляжется.

– А что ты сделал? Поковырял в носу? – спросил Зеб, и Чак заржал, показав зубы дохлой лошади. Он сказал, что догадался: «Медведелёт» – это для парней, которые, ну, знаешь, что-то вроде Иностранного легиона.

– Иностранного чего? – переспросил Зеб, и на этом разговор закончился.

Впрочем, грубость не помогла избавиться от Чака. Он отступил, но остался вездесущим. Например, Зеб сидел в баре и старательно работал над завтрашним похмельем – и вдруг рядом появлялся Чак, набивался в друзья и говорил, что следующая за его счет. Или Зеб отливал в сортире, и вдруг рядом появлялся Чак – материализовался, подобно эктоплазме, за две кабинки от него; или Зеб заворачивал за угол в злачном квартале Уайтхорса, и вдруг не кто иной, как Чак в этот самый момент заворачивал за соседний угол. Зеб не сомневался, что Чак в его отсутствие копается у него в шкафу.

– Я не возражал, – говорит Зеб. – В моем грязном белье не было ничего, кроме грязного белья, потому что настоящее грязное белье я хранил в голове.

Но чего же добивался этот Чак? Потому что он явно чего-то добивался. Поначалу Зеб решил, что Чак голубой и вот-вот полезет к нему в штаны, но дело обстояло иначе.