Барбара Такман

Библия и меч: Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура

Barbara W. Tuchman

BIBLE AND SWORD

ENGLAND AND PALESTINE

FROM THE BRONZE AGE TO BALFOUR

Перевод с английского А. А. Комаринец

Компьютерный дизайн Г. В. Смирновой

Печатается с разрешения автора, Russell & Volkening, c/o Lippincott Massie McQuilkin и литературного агентства Synopsis.

© Barbara W. Tuchman, 1984

© Перевод. А.А. Комаринец, 2014

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Предисловие

Истоки роли Британии в восстановлении Израиля, о которой пойдет речь на этих страницах, следует искать в двух мотивах — религиозном и политическом. Первый был долгом совести перед народом Библии, второй — имперской стратегией, требовавшей овладения его территорией. В 1917 г. в ходе войны с Турцией Британия оказалась перед самым щекотливым завоеванием всей своей империалистической истории. Она могла присвоить себе Палестину без оглядки на ее древних владельцев. Однако еще до вступления генерала Алленби в Иерусалим Британия сделала странный жест, ставший известным как Декларация Бальфура, объявив, что страна будет предоставлена поселенцам-евреям. Тем самым Британия добровольно брала на себя обязательства завоевателя по отношению к народу, не имеющему своего государства, что делало Декларацию новшеством в практике протектората. Хотя позднее политики, выступавшие за принятие Декларации, от нее отказались, она привела к уникальному событию — к воссозданию государства через более чем два тысячелетия после утраты им суверенитета.

Палестина, Святая земля, эта колыбель иудеохристианской цивилизации западного мира, имела за плечами слишком долгую историю, чтобы ее можно было «завоевать по рассеянности», как, согласно знаменитому афоризму, это произошло с другими территориальными приобретениями Британии. Она была полем сражений иудеев и ассирийцев, греков и персов, римлян и сирийцев, сарацин и франков, турок и европейцев. За Палестину было пролито крови больше, чем за какую-либо другую землю на свете. Для протестантской Англии, по словам лорда Керзона, она была не только «самым священным местом на земном шаре»¹, землей Писания, землей Крестовых походов, землей, «головой к которой всех нас опускают в могилу на кладбище». Но Палестина являлась еще и географическим перекрестьем Востока и Запада, мостом между тремя континентами, фокусной точкой имперской стратегии, областью, необходимой для защиты Суэцкого канала, пути в Индию и нефтяных полей Мосула.

Совершенно очевидно, что Палестина стояла на повестке включения в Британскую империю. Но почему, когда момент настал, Англия выступила с Декларацией Бальфура? Стратегическими потребностями империи этого никак не объяснить. Однако задолго до того, как Британия стала империей или даже морской державой, возникли и развивались связи с Палестиной по религиозным или духовным, сентиментальным или нравственным причинам, или, как их можно назвать, «коллективным культурным причинам». Среди них самым важным отдельно взятым фактором выступала Английская Библия и ее пророчества. Ведь эта Библия, представлявшая собой историю иудеев и пророка, которого они отвергли, была усвоена, по выражению Томаса Хаксли, как «национальный эпос Британии»². С того момента Британия, так сказать, одной ногой стояла в Палестине. Второй ногой она ступила туда по требованию логики империи, что стало очевидно во время Восточного кризиса 1830-х гг. и итог чему подвел один журналист в 1917 г., назвав случившееся «неопровержимой логикой развития военной ситуации на берегах Суэцкого канала»³.

Настоящая книга — попытка проследить эти два мотива, культурный и имперский, моральный и материальный, с самого их зарождения, иными словами следовать за Библией и мечом, пока они не приведут к Британскому Мандату. Мотив меча и империи проследить не трудно, поскольку он основан на бесспорных фактах географии, датах, битвах, договорах и политике силы. Моральный фактор уходит корнями в более зыбкую почву: мифы, легенды, традиции и идеи. Однако они сыграли не меньшую роль в истории и в поведении народов и их правительств. Как указал профессор Тернер, «история берет свое начало как миф» и превращается в «коллективную память», к которой апеллируют люди, «зная, что она даст оправдание их нынешним убеждениям и поступкам»⁴.