Библия ядоносного дерева

Самец прыгнул в сторону от меня, все четыре ноги пересеклись в воздухе на полсекунды, а потом он побежал. И только увидев струю коричневой крови, я поняла, что попала в него. У меня сердце нырнуло куда-то вниз, резко подскочило и взорвалось где-то в ушах. Я убила животное размером крупнее самой себя! Я закричала так, будто меня ранило стрелой, и прежде чем сообразила, что делаю, ноги понесли меня вслед за импалой по дороге его надежды – к располагавшемуся на краю длинной выжженной долины лесу, где он надеялся найти свою мать и спасение. Но самец хромал, бежал медленнее и вскоре упал. Я стояла над ним, тяжело дыша. Минута понадобилась мне, чтобы понять, что́ я вижу: две стрелы в его боку. Ни одна из них не имела красного оперения, как мои. И старший сын папы Нду Гбенье уже кричал сзади, чтобы я отошла в сторону: «А баки!» – это означало, что я воровка.

Неожиданно рядом со мной возник Нельсон, размахивавший моей стрелой.

– Вот стрела, которая убила импалу! – крикнул он Гбенье. – Она прошла сквозь шею. Посмотри на свои – они нанесли лишь две маленькие царапины на боку. Он даже не почувствовал их перед тем, как умереть.

Тот скривил губы:

– Как стрела, пущенная женщиной, могла убить годовалого импалу?

– Проделав дыру в его шее, Гбенье, – ответил Нельсон. – Твои стрелы прилетели следом – как псы за сучкой. Куда ты целился, нкенто?

Гбенье занес кулак, и я была уверена, что он убьет Нельсона за такое оскорбление. Но вместо этого он показал на меня пальцем, потряс им, будто хотел стряхнуть с него кровь или слизь, велел мне освежевать импалу и принести мясо в деревню, после чего повернулся и пошел прочь.

Нельсон достал нож и опустился на колени, чтобы помочь мне выполнять эту нудную работу – перереза́ть сухожилия и сдирать шкуру. Я была ему благодарна, и в то же время мне было тошно.

Нельсон высмеял Гбенье, назвав его «нкенто» – женщиной.

Рахиль

Если вы думаете, что можете представить, какой это был ужас, то ошибаетесь. Агнцы для заклания. То ли мы, то ли животные – я даже толком не пойму, кого мне больше жаль. Это был самый отвратительный день в моей жизни. Я стояла на выжженном поле, во рту у меня был привкус пепла, он застилал глаза, въелся в волосы, в одежду, все перепачкав. Я стояла и молила Господа Иисуса, если он слышал, чтобы забрал меня домой, в Джорджию, где я могла зайти в «Белый за́мок» и заказать гамбургер, не глядя, как закатываются его глаза и кровь, пульсируя, вытекает из мертвой туши.

Они-то веселились, смотря на это. Подобного веселья я не видела со времени игр по случаю Дня встречи выпускников. Все прыгали от радости. Я тоже поначалу, потому что подумала: ура! – наконец-то будет хотя бы сносная еда. Мне казалось, если съем еще один омлет, сама превращусь в курицу и начну кудахтать. Но к вечеру все были перепачканы кровью, как счастливые упыри, от которых бросает в дрожь, и мне стало невыносимо быть одной из них. Деревенские жители у меня на глазах превращались в скотов с жадно раскрытыми пастями. Моя сестра Лия, опустившись на колени, с энтузиазмом свежевала бедную маленькую антилопу, начав с того, что рассекла ей живот и с жутким звуком рвущейся плоти содрала шкуру с ее спины. Они с Нельсоном сидели рядом на корточках и проделывали это с помощью ножа и зубов. Оба были так покрыты сажей, что напоминали чайник с кастрюлей, один чернее другого. Когда закончили, тушка лежала на земле обмякшая, красно-голубая, блестящая, покрытая скользкой белой пленкой. Она была похожа на нашего старого игрушечного пса Бейби, только сделанного из жил и крови. Остекленевшие мертвые глаза животного словно молили о пощаде. Я согнулась пополам, и меня вырвало прямо на мои фирменные кеды. Господи Иисусе! Я ничего не могла с собой поделать.

Я отправилась домой по сожженному склону холма, даже не сообщив маме, что ухожу. Мне уже семнадцать лет, я не ребенок и сама буду решать свою судьбу. Люди собирались на свою дурацкую базарную площадь, чтобы – не сомневаюсь – радостно наораться там по поводу охотничьей удачи и разделить мертвую добычу.

А я – нет. Я заперлась в нашем кухонном домике, сорвала с себя перепачканную одежду и швырнула ее в печь. Потом вскипятила большой котел, налила горячую воду в оцинкованную лохань, села в нее, съежившись, как ошпаренная картофелина, и рыдала, одна в целом мире. Мамин портрет президента Эйзенхауэра смотрел на меня со стены, и я стыдливо прикрыла грудь руками, зарыдав еще горше. Чувствовала, что моя покрасневшая кожа вот-вот начнет слезать и я стану похожа на ту бедную антилопу. Меня не смогут отличить от других освежеванных трупов, которые сегодня все притащат домой. Лучше бы я умерла вместе с несчастными животными. Кто бы об этом пожалел? Пока вода остывала, я сидела в ней, глядя на президента. Его белое круглое лицо было таким приветливым и добрым, что я плакала, как ребенок. Мне хотелось, чтобы вместо собственных родителей моим отцом был он. Мечтала жить под надежной защитой кого-нибудь, кто прилично одевается, покупает мясо в магазине, как предназначил милосердный Господь, и заботится о других.